— Георгий, — поправил я мордатого, — для тебя Георгий Архипович. Повернись и руки за спиной скрести.

У мужика пояс был красивый. Витой, из золотых нитей. Вот им кабана и скрутим. А по дороге узнаю, где тут ближайшее селение. Для острастки я подкинул нож и поймал его за лезвие. Метать ножи, штыки и даже топоры с вилами меня штабс-капитан Черноус научил. Чудо-человек, чего только не умел и не знал. Слушать капитана у костра можно все ночь напролет было.

Но мужик и не подумал пугаться. Он потянул из-за пояса сабельку. Нехорошую такую, чудную, на мой взгляд сильно изогнутую. Такую я в детских книжках про арабских пиратов видел. Но несмотря на ее «сказочность», сабелька была опасная. Ей человека распластать от плеча до пояса — раз плюнуть.

— Беглый? — спросил он, покачивая сабелькой, — точный беглый. Поэтому и Георгом представляешься, скотина.

«Скотина» меня совсем не задела. А вот «беглый»… это что еще за словечко, у них тут в Самарской губернии до сих пор крепостные что ли имеются⁈ Да ну, бред, хотя мордатый на барчука похож. Только где они сейчас? Кто до Парижа эмигрировал, кто в степи с пулей лежит.

— За беглого — ответишь, — пообещал барчуку я, — и сабельку брось, пока не поранился.

Он и шага сделать не успеет, как я нож метну. С такого расстояния не промажу. Вместо того, чтобы оружие на землю швырнуть или пойти на меня, он положил два пальца в рот и лихо свистнул.

— Дуришь? — спросил я и вдруг услышал топот копыт. Ну конечно, барчуку не с руки пешком передвигаться. Коня он подальше спрятал, чтобы девок не пугать.

С конем я ошибся. Транспорт барчук спрятал, но то, что выскочило на опушку реки, лошадью было назвать никак нельзя. Передвигалось животное, как и конь, на четырех лапах, шею тоже похожую на лошадиную имело, но венчала эту шею морда похожая на дракона. Ну или на ящерицу с длинными усами и бахромой возле рта. И леший бы с ней, с мордой, если бы она не была отлитой из металла! Чистое серебро, честное слово! Новое, отполированное! Глаза — красные кристаллы, усы и грива — переливчатое золото!

Грудь у животного тоже была металлической. Это я на себе прочувствовал в тот момент, когда оно меня сшибло. Я как с паровозом столкнулся, в плече что-то хрустнуло и меня отбросило на заросшее ряской мелководье. Было больно, но не мне с четырьмя ранениями и восемью контузиями на боль жаловаться. Барчук бы точно не стал дожидаться, пока я скулить закончу. Добил бы, как есть добил.

Выплевывая водную растительность, я поднялся. В плече саднило так, что правая рука плетью висела, нож я потерял еще во время падения. Ничего, у меня еще есть кулаки, зубы и чистая пролетарская ненависть. В иных случаях она посильнее пистолета будет.

Ящероконь не помчался дробить меня на части копытами. Хотя морда у него чисто хищная, мог бы еще и покусать. Вместо этого он застыл подле хозяина. Тот вставил ногу в стремя, да и махнул в седло.

— Ну что, беглый, становись на колени и руки убирай за спину, — вернул он мне мое же предложение. А на губах у него так и играла гаденькая улыбочка.

С кулаками бросаться на конного затея глупая. И на берегу, как назло, ни камешка подходящего, ни топляка, чтобы барчука из седла выбить. Как говорил капитан Черноус: «Лучше сбежать, выжить и потом отомстить, чем гордо подохнуть». Шагах в тридцати начинался подлесок, добегу до него есть шанс затаиться или барчука из седла выбить.

Я и рванул туда без лишних слов и шуточек. Слышно было, как мордатый «коня» за мной пустил, существо не ржало, а пыхтело. Раз оно железное, значит и весить должно немало. А следовательно, юрким уж точно не было. Поэтому я несся не по прямой, а петляя.

Над головой у меня что-то загудело, на выстрел гул похож был мало. Я поднял голову и увидел падающее на меня огненное кольцо, я дернулся в сторону, но тщетно. Кольцо упало и крепко стянуло мою грудь. Мокрая тужурка запарила от касания огненного каната.

— Куда собрался, беглый⁈ — услышал я, потом рывок опрокинул меня на землю, — мы еще не договорили о том, как ты смеешь называть себя Георгом!

Уже лежа на земле, я обернулся. Второй конец горящего аркана держал в своих руках барчук. И судя по всему, пламя от веревки его нисколько не обжигало и не беспокоило. Моя, пережившая пули, клинки и прочие удары судьбы кожанка, начала дымиться. Да и я тоже постепенно закипал.

— Амба тебе, розовощекий! — я еще не знал, как я расправлюсь с барчуком. Руки у меня стянуты, оружие все порастерял, но я не сомневался, что победа останется за мной.

Барчук едва уловимо качнул кистью, по огненной веревке побежали красивые цветные искорки. Но мне стало не до красоты в тот момент, когда эта радуга по веревочке добралась до меня. Настолько адовой боли я не ощущал ни разу в своей жизни! Создавалось впечатление, что в меня впиваются одновременно сотни раскаленных и смазанных ядом игл.

Я рухнул на колени. С моего языка был готов сорваться поток ругани, но челюсти свел спазм, все мои мышцы стали деревянными.

— Что, беглый, больно? — барчук не спеша подъехал ко мне, наматывая огненный канат себе на руку, — погоди, это только начало.

Он спешился, обмотал меня пылающей веревкой, а потом закинул на спину коне-ящеру.

— Я тебе голову отверну, — пообещал я, глядя как у меня с губ на траву падает пена.

В ответ он лишь рассмеялся. Смех мне этот не очень понравился, слишком уж безумным он звучал.

Конеящер пустился вскачь. Я бился лбом о его железный бок и надеялся, что мне это поможет. Надо же — всего пару рюмок самогона и такое приключение! Вчера красноармейцы уговорили, пока на постое были. Говорили, что у бабы Нюры самогон высший класс, из картошки сама делает и вся деревня к ней бегает. А я сразу заподозрил неладное. Какой там высший класс! Мутный, воняет не пойми чем. Какая там картошечка, точно настойка из опилок и мухоморов. Иначе как бы мне это все привиделось? Ивы с розовыми цветками, смесь ящера с конем, да еще из металла отлитая. Разве могут статуи бегать? То и дело, что только в сказках. И барчуков мы давно извели, про лассо из огня и говорить нечего. Привиделось мне это все, брежу наяву. Только понять бы с какого момента? Как мы за Рябым погнались? Или весь этот ужасный сон начался с того момента, как мы с гнедым в воду влетели? Может я сейчас у той бабки Нюрки на сеновале рыгаю?

Чудо настойка меня не отпускала. Вокруг все реальное, лесок, дорога по которой мы скакали. Пару раз даже крестьян видели, но тоже чудных. Мужики, что вдоль дороги стояли нас пропуская, в кафтанах из синей ткани были, красной ниткой расшитых. Бороды они в косички заплетали, а в косичках тех ленточки. Цветные. Но кто так ходить будет? Скоморохи разве что. У баб платья тоже под стать, сверху вроде как еще ничего, а вот с талии раздутые. Смешные такие, от бедер до щиколоток будто шарики. И тоже вышивка на вышивке. Господи, да когда меня уже отпустит-то?

Господь на мой призыв не ответил, да и не верил я в его существование. Я же большевик-материалист! На мои видения это никоим образом не повлияло, они шли своим чередом. Ящер свернул с дороги в парк. Мы неслись по аллее, вдоль которой были высажены старые ветвистые деревья. И ведь вот же наваждение — они были похожи на дубы, но почему-то тоже поросли цветами.

Мы свернули к пруду, рядом с которым высился белый роскошный шатер. Барчук возле него резко осадил ящера и скинул меня на землю. Потом спрыгнул сам и поднял меня за ворот.

— Отец, смотрите, я беглого поймал! — крикнул он в сторону шатра, под сводом которого был накрыт стол.

Во главе стола на кресле с высокой спинкой восседал тучный старик с всклокоченной шевелюрой. В одной руке он держал хрустальный бокал с красным вином, в другой полуобглоданную птичью ножку. Старик вперил в меня водянистые выцветшие глаза. Позади него, слева вытянувшись стоял лакей в красной ливрее. На всякий случай он промокнул рот старика салфеткой. Справа от кресла стоял персонаж, который смог привлечь мое внимание. Высокий, поджарый, одетый в плащ из коричневой кожи. Лицо он прятал за широкополой шляпой, мне видна была только его черная борода. Свернутым кнутом он отбивал четкий ритм о свою ногу. Вся его поза говорила о том, что он ждет команды «фас». И рвать он после нее будет и кости наружу выворачивать.