Итак, высокие двери растворились, и он вошел в Великий Чертог. Памятью Эбура Олег знал, как проходят собрания эклингов, но то были провинциальные сходы, а сейчас он вошел в огромный зал, по традиции построенный из одного лишь дерева. Каменными были только камины, зато все остальное – стены, пол и потолок, - были сделаны из дуба, лиственницы и корабельной сосны. Гладкие, покрытые лаком доски пола, резные панели стен и высокий свод, опиравшийся на огромные дубовые балки. Красивый зал. Большой и просторный. Можно даже танцы устраивать, но сейчас во всю его длину были установлены столы, за которыми сидели хэрсиры и ярлы, а на противоположной стороне на возвышении – короткий, всего на несколько персон, обычно предназначавшийся для конунга и его ближников. Однако сегодня за «красным» столом сидели вдова покойного конунга Сакса Вороное Крыло, ее брат ярл Эврарт Стогнан, ярл южных варгов Након Мстидраг и ярлы северных земель Харольд Медведь и Рогвольд Скулнскорх. Впрочем, последние двое являлись скорее конунгами, так как правили двумя самыми большими после Скандзы островами архипелага, но традиция предписывала им зваться ярлами. Рядом с ними оставалось пустым еще одно кресло, судя по всему, предназначенное как раз для Эбура. Собственно, все, сидящие за этим столом, - кроме Саксы, разумеется, - являлись претендентами на корону конунга. И все они были, как минимум, вдвое старше Эбура, хотя технически он являлся единственным «естественным» - по праву крови, - претендентом на престол и к тому же героем едва отгремевшей войны. О том, что он стал национальным героем, Олег уже знал, не понятно было только, к добру эта его слава или ко злу.
Первые хвалебные песни скальдов о себе любимом он услышал еще дома, в замке, оправляясь от ран. Затем все эти незатейливые драпа[18] сопровождали его на всем пути до Скандзы. В море делать нечего, даже если ты сидишь на веслах. Самое время развлечь себя и окружающих красивой песней на актуальную тему. А что может быть в этом смысле актуальнее недавней войны и подвигов, совершенных на ней родичами и побратимами? Так Эбур стал героем, нечувствительно превратившись в фольклорного богатыря. Ему даже кличку подходящую придумали, назвав Хродгейром, что означает Копье славы.
«Ну, копье так копье», - пожал он мысленно плечами.
И тут, словно подслушав его мысли, кто-то из хэрсиров оглянулся на вход в Чертог, увидел Олега и, вскинув руку с чашей вверх, завопил на весь зал:
- Хродгейр с нами! Светоч битвы!
«Вот же, блин, нашелся скальд на мою голову!»
Но процесс уже пошел и остановить его было невозможно. Трудно сказать, откуда этот тип знал Эбура, но, похоже, они были шапочно знакомы, и сейчас, проорав свою здравницу, «хренов скальд» познакомил с ним весь зал, то есть практически едва ли не всех присутствующих. Кое с кем Эбур был знаком прежде, а кое-кто и вовсе приходился ему дальними родичами, но основная масса сидевших за столами людей всего лишь слышали его имя, поскольку слава летела перед ним, опережая идущий морем дракар. Теперь же они увидели его вживую, связав воедино имя, деяние и зрительный образ. А выглядел Эбур совсем неплохо. Высокий, широкоплечий парень с пшеничного цвета длинными волосами, голубыми глазами и вполне аристократическими, - и откуда что берется, - чертами лица. Впрочем, откуда взялись эти черты, не тайна. Все знали, что прадед Эбура был то ли бароном, то ли графом в королевстве Альба, и в Норланд сбежал, поучаствовав там в гражданской войне. На проигравшей стороне, разумеется, но, видно, мужик был не промах, потому что сбежал не один, а с дочерью какого-то там князя, и не с пустыми руками. А имея деньги, - вернее, золото и драгоценные каменья, - да хорошие мозги, смог стать ярлом и основать династию. Династия, однако, была молодой и, чтобы придать себе вес в среде хэрсиров и ярлов Северных земель, Нанберт Кворг второй женой, - благо в Норланде многоженство не грех, - взял себе одну из младших дочерей конунга Идо Гарарда, и, хотя Эбур принадлежал к линии старшей жены ярла, род свой он вел именно от конунга. Такие в этих краях были законы наследования. А дальше все просто: его дед женился на захваченной в плен девушке из знатного рода, правившего на западе Туманного острова, а отец вообще вывез жену из Арелата. Отсюда и внешность, но, по правде сказать, до тех пор, пока он был всего лишь пятым ребенком в семье, никто к нему особо не присматривался, потому что он был никому не интересен. Но потом случилось чумное поветрие, и за неимением других претендентов он стал наследником своего двоюродного дяди и получил титул младшего хэрсира. Теперь же, когда в огне войны сгинули практически все его старшие родичи, он сразу же оказался интересен буквально всем, поскольку ярл всего Норланда в принципе не может не вызывать интерес.
«Вот и внешность пригодилась…»
В общем, встретили его хорошо, но опыт показывает, что на каждого искреннего энтузиаста всегда находится, как минимум, двое «попутчиков»[19]. А читать мысли Олег, увы, не умел и знать «кто есть кто» на этом празднике жизни, соответственно, не мог. Впрочем, внешне все обстояло более чем хорошо. Встретили его с почестями, уважительно усадили за Красный стол, налили в кубок южного вина и начали петь дифирамбы, пряча за красивыми словами некрасивые намеки, которые, на самом деле, еще иди и пойми. Эбур понимал не всегда, но даже, когда ему казалось, что он уловил второй смысл, быть уверенным в том, что все понял правильно, было бы по мнению Олега более, чем опрометчиво. Это было, как попытка гуманитария понять текст из статьи по астрофизике. Слова, вроде бы, понятны. Даже термины не проблема, когда под рукой Википедия и прочее все, но о чем там речь в этой статье, понять никак не получается.
И вот сидел он за Красным столом, пил по глоточку сладкое вино, - а он его, между прочим, в обеих жизнях терпеть не мог, - слушал «ораторов» и пытался сообразить, куда дует ветер, и чего от всего этого следует ожидать. Слушал, думал, взвешивал слова и интонации, и как-то вдруг сообразил, что в зале идет довольно-таки сложная игра. Вернее две или даже три разных игры, целью которых является облапошить национального героя, обмануть и ограбить, сохранив при этом на Морских Землях мир и покой. Ну или видимость мира, которая всяко лучше открытой конфронтации. Игроки при этом друг с другом не ладили, ведь каждый играл за свою команду, и выводить в ферзи они пытались разные фигуры. Согласие наблюдалось лишь в одном пункте: Эбуру, как и напророчила ему Вёльва, конунгом не быть. Он был однозначно неприемлемым кандидатом, но и без него, судя по всему, было не обойтись. Поэтому его открыто не топили и грязью не поливали, стремясь, напротив, заручиться его поддержкой. Однако было очевидно, что по поводу выдвижения самого Эбура Гундберна существует консенсус: «не люб ты нам, ярл», и на этом все.
«Ну на нет, и суда нет, - пожимал Олег мысленно плечами. – Насильно мил не будешь. Да оно, может быть, и к лучшему. Какой из меня конунг? Но, с другой стороны…»
Вот именно, что «но» и «с другой стороны». Его нежелание становиться конунгом, - а он к этому, и в самом деле, не был готов, - могло быть воспринято, скажи он об этом вслух, как слабость, чего ни в коем случае нельзя было допустить. Никто не должен догадаться о том, какова его истинная позиция, иначе станут об него ноги вытирать. Поэтому Олег демонстрировал всем своим неочевидным противникам «настоящего берсеркера», дикого, вспыльчивого и простодушного, давая при этом понять, что он открыт для предложений. Только предложения эти, учитывая его интеллектуальный уровень, формулировать надо как можно более четко, иначе он их попросту не поймет. Непростая задача, в особенности, для того, кто не умел лицедействовать ни в Этой жизни, ни в Той. Не политикан, одним словом, не хитрец и не шельма, хотя, вроде бы, и не дурак. Однако Олег очень старался, и, как ни странно, настоящие игроки повелись на этот его насквозь фальшивый образ, открывая тем самым настоящий торг. И, сообразив, наконец, что «ветер переменился», Эбур собирался получить от них, - кем бы эти они ни были, - такие отступные, чтобы не было потом мучительно больно вспоминать, как тебя обвели вокруг пальца, облапошили и раздели до нитки. И вот, что замечательно, он своего добился.
