Мне не осталось ничего другого, кроме как принять неравный бой. Мой конь Смирный находился далеко отсюда, надежно укрыт в кустах орешника. Добежать до него все равно не успею.

Получить острием сабли в спину тоже не хотелось, лучше попробовать отбиться. В конце концов, пятеро это вам не дюжина и даже не десяток. Ладно, чего-нибудь да сообразим. А там, глядишь, пока буду сопротивляться, как загнанная крыса, и наши разведчики на выстрелы подъедут.

Приняв решение, я помчался обратно на пригорок и высыпал из сумки на землю четыре пистолета. Все готовы к употреблению, привычка заряжать оружие осталась у меня со времен Индийского похода. Подняв два, я выпрямился и поглядел на разбойников. Мне они с самого начала показались необычными.

И точно, предчувствие и не обмануло. Приглядевшись, я понял, что не так. В отличие от предыдущих мародеров, это были шуаны. Грозные крестьяне-роялисты, враги республики, неуловимые партизаны и борцы за восстановление монархии Бурбонов. Вандейские бунтовщики.

Вообще-то, по одежде их невозможно было отличить от обычных крестьян или разбойников, но я узнал их по характерному знаку – черному сердцу и торчащему из него кресту, знаменитой метки вандейцев. Все пятеро молодчиков, устремившихся ко мне, пришили лоскуты с этими знаками к своим шапкам.

Бр-р, меньше всего я желал попасться в лапы к шуанам. По идее, изначально мы боролись за общее дело. Антинаполеоновская коалиция ставила своей целью реставрировать французских Бурбонов на престоле. Англичане снабжали шуанов оружием, транспортом и деньгами.

Но с того мига, как мы пересекли границу Франции, то сразу превратились в захватчиков. Вандейцы и нас объявили своими врагами и то и дело устраивали против нас засады.

Те, кому посчастливилось уцелеть в таких ловушках, рассказывали, что повстанцы крайне жестоко обращаются с пленными. Пойманных солдат они пытали, разрезая брюхо и вытягивая кишки, отрубали руки и ноги, а затем бросали истекать кровью, иногда сжигали заживо. Лучше умереть в бою, чем угодить к ним в плен.

Поэтому мое первоначальное намерение отбиваться до последнего, при виде шуанов стало еще сильнее.

Повстанцы скакали ко мне, продолжая улюлюкать, как атакующие индейцы. Разве что томагавков не хватало.

Чтобы лучше встретить их, я встал боком и вытянул пистолет в полусогнутой руке. Классическая поза дуэлянта. Ну, что же вы замедлили бег лошадей, когда же подъедете ближе, на расстояние выстрела? Чтобы я мог влепить пулю в лоб самому первому, здоровенному усатому мужчине, с глазами навыкате.

При виде меня, одиноко стоящего среди кустов на пригорке, шуаны и впрямь чуть задержались. Затем догадались, что я здесь один, без поддержки и поскакали ко мне с новой силой. При этом, на ходу они тоже готовили ружья, собираясь угостить меня ответными выстрелами.

Как только первый головорез оказался на расстоянии выстрела, мой пистолет негромко бахнул. Пуля угодила ему в плечо, мужчина с криком откинулся назад.

А ведь я какие-то доли секунды сомневался, что попал. Думал, что задел лошадь, поскольку ее голова прикрывала всадника.

Ладно, поздравив себя с удачным выстрелом, я бросил пустой пистолет на землю и тут же поднял второй. Выстрел и уже следующий всадник с криком свалился с лошади. Отлично, Виктор, отлично, не давай им спуску!

Пораженные меткими выстрелами, трое оставшихся шуанов остановили лошадей и принялись палить по мне из ружей. Я справедливо полагал, что в искусстве стрельбы они уступают мне, но все равно на всякий случай бросился на землю. Как раз кстати, еще и подберу оставшуюся пару пистолетов.

Тут же выяснилось, что я поступил правильно. Повстанцы оказались на удивление меткими стрелками. Их пули с легким свистом вонзились в землю рядом со мной. Я поблагодарил небеса за то, что сообразил спрятаться и встал снова, с двумя заряженными пистолетами в руках.

Выхватив сабли, мои противники с криками и бранью поскакали ко мне. Времени до столкновения с ними осталось совсем мало. Я успел выстрелить в третьего и попал ему в голову, поскольку расстояние позволяло не промахнуться.

Торопливо переложив последний пистолет в правую руку, выстрелил в последний раз, но промазал. Да, и вправду говорят, поспешишь – людей насмешишь.

Впрочем, мне, как и врагам, сейчас было не до смеха. Парочка уцелевших вандейцев, подняв сабли, вскочила на пригорок и приготовилась порубить меня на куски. Я увернулся от них и выхватил свою саблю.

По большому счету, это вряд ли меня спасло. Одному пешему не выстоять против двух конных. В отчаянной попытке спастись я увернулся от ударов саблей и пока враги разворачивали коней, побежал в густые кусты неподалеку. Может быть, там удастся улизнуть от них?

Но нет, шуаны слишком разозлились на меня из-за ранений товарищей. Когда я несся со всех ног к кустарнику, за спиной послышался стук копыт и насмешливые крики на французском. Я худо-бедно уже начал понимать этот мелодичный язык с прононсом и догадался, что преследователи предлагают не торопиться, все равно не успею.

Не послушавшись их, я продолжал сломя голову бежать к кустам. Топот копыт раздавался все ближе и я в последний миг кубарем покатился в сторону. Это спасло меня, потому что продолжи я бегство, партизаны точно снесли бы мне голову.

Тяжело дыша, я поднялся с земли, весь перепачканный и в ссадинах. Шуаны, все еще скалясь, развернули лошадей и снова помчались на меня. Я в последней, отчаянной попытке спастись опять побежал к кустам, но краем глаза все равно видел, что они догонят меня прежде, чем я доберусь до зарослей.

В это мгновенье спасительные ветки затрещали и оттуда вынырнул Бабаха на своей неизменной Булочке. В громадной ручище он держал казачью пику. Это оружие больше подходило его богатырским размерам, чем какая-то игрушечная сабелька.

Удивленные шуаны не успели вымолвить и слова, как мой помощник подскакал к ним и сходу пронзил одного пикой, снеся с коня. Последний уцелевший повстанец опомнился и едва успев избежать удара грозным оружием, поскакал, куда глаза глядят.

Довольно улыбаясь, Бабаха подъехал ко мне и сказал:

– Ты чего это, вашблагородь, никак помирать собрался? А как же Париж? Не поедешь, что ли, со мной?

В жизни моего помощника всегда на первом месте стояла еда. Он обладал бездонным брюхом и был способен умять барашка за один присест,и это только в качестве разминки перед основным блюдом. Однако, после победы при Ульме, я случайно обнаружил, что еще одной тайной страстью Бабахи Рукосуева является Париж.

Мы как раз беседовали о том, как далеко французы забрались от родных берегов. Вот тогда-то мой товарищ после долгих расспросов и признался смущенно, что с давних пор лелеет мечту побывать в столице Франции. Как-то в Петербурге он насмотрелся иллюстрированных картинок про Париж и с тех пор всегда мечтал туда попасть.

При обыкновенных обстоятельствах он, конечно же, вряд ли туда добрался бы. Но теперь, после того как силы коалиции вступили во Францию, его мечта становилась ближе с каждым днем. Он так волновался, что вскоре сможет прогуляться по Елисейским полям, что даже сократил приемы пищи и от этого немного похудел. Все его разговоры с тех пор были только о Париже и, честно говоря, он мне этим уже успел надоесть.

– Смотри, как бы нам головы не поотрывали, по дороге на твой Париж, – сердито пробормотал я, все еще непроизвольно трясясь от волнения после схватки. – Видишь, что творится? Все округи кишат душегубцами и бунтовщиками.

Бабаха беззаботно махнул рукой и поднял пику.

– Ничего, разберемся. Ты, самое главное, один не ходи на охоту за ними. Хватит уже.

– Ладно, тебя забыл спросить, – все еще не остыв после боя, сказал я и побрел за ружьями и пистолетами. Затем вспомнил, что не вызывал помощника и остановился. – А ты чего сюда явился? Случилось чего?

– Ему шкуру спасаешь, а он еще недоволен, – обиженно сказал Бабаха. – В следующий раз не буду помогать, сам будешь выпутываться из засады.