Шендерович, нахмурившись, рассеянно обрывал лепестки роз на макушке.
— Как ты туда залез? — спросил он наконец, вполне рассудительным тоном.
— Да понятия не имею! Отзови этих бандитов, Миша!
— Ладно! — Шендерович хлопнул в ладоши, и мамлюки с облегчением перегруппировались и застыли, выстроившись в две шеренги по бокам престола.
Ну и дела! — ошеломленно думал Гиви.
— Спускайся, — велел Шендерович.
— Миша, ты не рассердился? — опасливо спросил Гиви.
— Нет. Спускайся.
— Они меня не тронут?
— Не тронут, слезай.
— А ты меня не тронешь?
— Нет, если ты объяснишь, как туда залез.
Гиви понятия не имел, как он туда залез, но на всякий случай судорожно закивал головой.
— А…
— Да слезешь ты или нет? — возопил Шендерович, теряя терпение, — а то, учти, я сам поднимусь, и спущу тебя по этим чертовым ступенькам!
— Ладно-ладно, — торопливо произнес Гиви и осторожно начал спускаться. Звери благожелательно глядели на него рубиновыми глазами.
Шендерович наблюдал за ним, постепенно увеличиваясь в размерах.
Перспектива менялась — мамлюки, сверху такие безобидные, выстроились угрюмым частоколом; самому маленькому из них Гиви едва доставал макушкой до подбородка. Они, не мигая, глядели на Гиви налитыми кровью глазами. Гиви сжался и втянул голову в плечи, но от этого лучше себя не почувствовал.
Он стоял на нижней площадке, озираясь и моргая. Почему на вершине было так светло? И почему тут так неуютно?
— Ну? — спросил Шендерович, величественно маяча в образованном мамлюками проходе.
— Что — ну, Миша? — печально отозвался Гиви.
— Что ты такое сделал с престолом? Там правда есть рычажок?
— Какой рычажок? Я не нашел никакого рычажка. Там есть лев!
— Льва, — холодно сказал Шендерович, — я заметил.
Он задумчиво потеребил губу.
— Ты ж понимаешь, — сказал он наконец, — если бы ты хотя бы оступился… Но ты не оступился!
— Не оступился, — грустно подтвердил Гиви.
— Ну, тогда извини, друг!
Он вновь хлопнул в ладоши. Мамелюки перестроились и взяли Гиви в кольцо.
— Миша! — проблеял Гиви, — что ты делаешь, Миша! Что люди скажут?
— Какие люди? — удивился Шендерович, — где ты видишь людей?
— Вот эти… Черные…
— Ничего не скажут, — успокоил его Шендерович.
Он щелкнул пальцами. Ближайший к Гиви мамелюк раззявил розовый рот и Гиви увидел обрубок языка, трепыхавшийся лягушкой за белыми оскаленными зубами.
— Они к тому же и неграмотные, — благожелательно кивнул Шендерович, — так что никакой утечки информации не будет, друг мой Гиви.
Гиви выпрямился и, насколько мог, расправил плечи.
— Это нехорошо, Миша, — сказал он укоризненно.
— Как ты верно заметил, о, мой незадачливый спутник, это Восток. Коварство. Интриги. А я — царь царей! Я выше общепринятых норм!
Он вновь хлопнул в ладоши.
— В темницу его, — сказал Шендерович и безразлично отвернулся.
* * *
Гиви вздохнул. Вздох вспорхнул под каменные своды и растворился во мгле.
Будь проклят этот Ирам!
Нет, на престоле было здорово. Он, Гиви, отчетливо помнил это ощущение — словно кто-то держит тебя на могучей ладони и возносит ввысь, и ты большой и сильный, а остальные все — маленькие и слабые. Он разговаривает с тобой, этот престол. Он рассказывает о великих деяниях, о сокрушительных армиях, о пламени пожарищ, о рушащихся городах и развевающихся знаменах…
Гиви почти что понимал Шендеровича.
Но еще престол рассказывал и о мудрости, и о праведном суде, и о далеком храме, возносящем ввысь свои колонны, о храме с аметистовым полом, о храме с заповедной комнатой, где в лучах нестерпимого белого огня обитает Бог, о комнате, скрытой завесой. Тихим голосом рассказывал престол о рунных стадах и тучных полях, о долинах, полных света, о виноградниках, где бродят лисы, о козьем сыре и смоквах и о женском смехе в тени олив.
Наверное, этих речей Миша и не слышал…
Гиви пошевелился. Он чувствовал настоятельную потребность немножко погреметь цепями, но цепей не было — ноги его были схвачены деревянными колодками, а руки свободны. В подземелье было нечем греметь.
У всех дворцов, думал Гиви, есть подземелья. Наверху — свет, льющийся сквозь высокие окна, и сияние золота и самоцветов, и придворные, облаченные в шелка, и отвага, и доблесть, и сила… А внизу — лишь сырые своды, с которых капает вода, и мрак, и гниющая солома…
Рядом кашлянули.
Гиви нервно оглянулся.
Он бы подпрыгнул, но ему мешали колодки.
— Человек, — сказал скрипучий голос, — он как дворец. В нем есть потайные комнаты и темные казематы и сводчатые залы… разумеется, иногда попадаются люди, которые как храм… и если там и есть потаенная комната, то в ней обитает Бог. Но таких благословенных мало…
— Э… — осторожно спросил Гиви, — ты кто?
— Узник, — сказали из мрака.
— И давно ты тут сидишь?
Гиви совершенно отчетливо казалось, что, когда его бросили сюда каземат, был пуст.
— Что для любящего время? Что для познающего время? Я был здесь всегда. А ты кто?
— Несчастный, — со вздохом сказал Гиви.
— Несчастье преходяще, — заметил собеседник.
— Только не мое, — возразил Гиви, — я — человек невезучий. Вот, жил я жизнью скромной, без утешения и без надежды, но это было еще ничего… ибо мне, ничего не имеющему, не грозили потери. А затем стал я жить жизнью бурной и за краткое время потерял родину, возлюбленную и друга.
— А это была твоя жизнь? — поинтересовался незнакомец.
— Нет, — печально сказал Гиви, — это была жизнь заемная. Ибо причиталась она не мне, но некоему Яни.
— Однако ж то, что годится Яни, не годится тебе, — заключил собеседник, — а что, о, бедствующий, годится тебе?
— Я хотел быть как все, — честно сказал Гиви, — или совсем немножко лучше. Я хотел не сутулиться, входя в чужие двери. Хотел, чтобы меня уважали люди. Чтобы, когда появлялся я в доме моих друзей, все бы говорили — «Вот, пришел Гиви! Как хорошо! Ибо скучали мы без него!»
— Ты бы хотел быть сильным? — спросил некто.
— Я бы хотел, чтобы меня не давили сильные.
— Богатым?
— Я бы хотел, чтобы меня уважали богатые.
— Любимым?
— Да, — сердито сказал Гиви, — и нет в том плохого. Ибо каждый человек желает быть любимым и любящим…
— Ну, возможно, еще не все потеряно, — отозвался невидимый собеседник, — Он порою насылает на человека бедствия, ибо томится по его молитве. Наверное, твоя молитва Ему особенно ценна.
— Моя молитва уходит под своды казематов, — вздохнул Гиви, — и остается там. Она не находит Бога. Как мне знать, где Он? Кто Он?
— Бог — тот, кто струится меж сердцем и предсердием, подобно слезам, струящимся из-под век. Он — везде.
— И что для него один маленький Гиви?
— Один Гиви для него — все. Ибо другого Гиви у него нет. Воспрянь духом, о, собрат по узилищу! Повсюду, где имеются развалины, есть надежда найти сокровище. Почему же ты не ищешь Божье сокровище в опустошенном сердце?
— Потому что его там нет, — сказал Гиви. — Ничего ценного нет в моем сердце, иначе бы друг мой знал ему цену. И не стал бы моим врагом. А став моим врагом, встретился бы со мной как мужчина с мужчиной, один на один, а не бросал на меня своих бессловесных воинов…
— Так он тебя убоялся?
— Не знаю, — вздохнул Гиви, — может, поначалу. Немножко. А теперь, наверное, уже не боится.
— Ну, так ты, о, узник, ступил на праведный путь. Ибо, пока твой враг боится тебя, ты не достигнул совершенства.
— Красивые слова ты говоришь, о, невидимый во мраке. Быть может, они даже и правдивы, ведь не может такая красота быть ложью! И как же мне называть тебя?
— Зови меня Захидом, ибо я аскет. Зови меня Абибом, ибо я верующий. Зови меня Ариб, ибо я познающий, — довольно уклончиво ответил узник.
— Мюршидом буду я звать тебя, о, учитель, — вздохнул Гиви, — ибо ты — наставляющий на путь истинный. И все ж поведай мне, как попал ты в это узилище?
