«Да потому, что лучше, чтобы в глазах рода людского лишь одни из вас был виновен, нежели сотни, — так рек Господь, — иначе утратится к вам полная вера, и усомнятся люди в благе вашем, и утратят должное почтение и страх и не будут знать, кто из вас плох, а кто хорош. А что до Азаила, то вот тебе сила и делай с ним, что пожелаешь».

«Нет, — отвечал Разиэль, — сделаю я с ним не то, что я пожелаю, ибо сам не знаю, желаю ли я ему гибели или же милости, но то, что Ты повелишь».

И сказал Господь, что никому из стражей не дано будет более вмешиваться в дела людей и изменять лицо земли во вред ли, на благо ли. И исполнил Разиэль все, что повелел Господь.

А повелел Господь Разиэлю связать Азаила по рукам и ногам, и положить его во мрак, и сделать отверстие в пустыне, которая находится в Дудаеле, и опустить его туда, и положить на него грубый и острый камень, и покрыть его мраком, чтобы он оставался там навсегда, и закрыть ему лицо, чтобы он не смотрел на свет.

И так и сделал Разиэль.

Иные же, впрочем, рассказывают, что пожалел он Азаила, собрата своего, так что тот и поныне живет на земле, нераскаянный и продолжает свое грешное бытие, принимая всякие личины, в том числе и сыновей Каиновых. То же и потомки Шемхазая, которые и по сю пору живут среди людей, и твой верный слуга — один из них…

Гиви умолк и ошеломленно огляделся по сторонам. Костер почти прогорел, на небе высыпали крупные звезды. Мрачные бородатые люди, сидя на корточках, мерно кивали головами. И что это на меня нашло? — удивлялся он, с некоторой опаской поглядывая на Предводителя.

— Что ж, о, Рассказчик, — проговорил Предводитель, — воистину хорошо подвешен твой язык и сладки твои речи, и слушать их — правдивы они или нет, — одно удовольствие, так что даже жаль будет передавать вас в руки тех, кому вы обещаны, однако, слово есть слово, а сынов пустыни еще никто никогда не упрекнул в том, что они поступали в ущерб заказчику.

— Кому мы обещаны? — в ужасе спросил гордый потомок Шемхазая, чувствуя, как земля уходит из-под ног, — Слушай, что с нами сделают?

— Это только между нами и ними, — сурово ответил Предводитель, — а посему уста мои замкнуты на замок. Однако же прими мой совет — отложи свои тревоги до завтрашнего дня, ибо тогда будет у тебя о чем тревожиться. Прохладно под сенью шатра, свеж ночной ветер пустыни, благодатна колодезная вода в кувшине у изголовья, бдителен страж у входа, но не помешает он вашему отдыху, и это самое малое, но и самое большее, чем способен я отблагодарить тебя за повесть твою. Ступайте же.

— Э… — сказал Гиви.

— Уведите их, — махнул рукой Предводитель.

Двое дюжих разбойников подхватили упирающегося Шендеровича и поволокли его в шатер. Гиви пошел сам.

— Час трепался! Это ж надо! Как заведенный. Что ты им впаривал?

— А, — отмахнулся Гиви, — чушь всякую.

— Только и слышно было — Шемхазай, Шемхазай… Кстати, о, потомок Шахразады, не разведал ли ты часом хитрым своим манером, что они собираются с нами делать? Сдадут властям?

— Сдадут. Но не властям, — тоскливо проговорил Гиви.

— Как — не властям? — неприятно поразился Шендерович, — А кому? Интерполу?

— Ох, Миша, если бы Интерполу… Они нас кому-то страшному сдадут. Такому страшному, что, по-моему, они его и сами боятся.

— Боятся? Эти головорезы?

— Ага… одно, Миша, утешает — что мы ему живыми нужны. А может, и не утешает…

Полог шатра был откинут, и видно было, как маячит на фоне крупных звезд, точно в повторяющемся дурном сне, фигура часового.

— Может, они нас за кого-то другого приняли?

— За кого? За царей Шемхазайских? Будь ты скрытый царь, за тебя хоть какой выкуп можно потребовать…

— Может, и не за царей… признайся, о, друг мой загадочный, откуда язык знаешь? Может, ты знаменитый, широко известный шпион? Шпион, да?

— Нет, Миша. Какой я шпион? Я бухгалтер.

— Советник экономический, — со знанием дела произнес Шендерович.

— Да нет, же говорю…

— Эх, брат Гиви, недооценил я тебя! Вон как оно все обернулось! Поймали нас, разоблачили! Что ты тут делал? Нефть искал?

— Миша, мы ж с тобой вместе приехали…

— Вместе-вместе… все у них секреты, все секреты… Повезут нас завтра — куда, зачем? Опять на верблюда лезть?

— Опять, Миша.

— Ладно, — покорился Шендерович неизбежному, — тогда я посплю. Ох, чует мое сердце, поднимут нас с утра пораньше. Эх, да на верблюдах, да по рассветному холодку! Эй, залетные! И куда ты меня так неудачно пристроил, брат Гиви? Это ж дикие люди! Безжалостные! Ты видел, какие у них кинжалы? Ты видел, как они мясо режут? Впрочем, — он вздохнул, — Зато не жмотятся, не то, что эти… пердубы. Тех, пока раскрутишь, употеешь. Ладно, орел пустыни, не журись! Мало ли как оно повернется!

— Ты, Миша, лучше подумал бы, как нам… — начал, было, Гиви, но в ответ услышал тонкий свист, переходящий в рулады мощного храпа. Он горько вздохнул и откинулся на жесткую подушку.

Верблюды уже стояли перед палаткой, кидая презрительные взгляды в сторону Шендеровича. Один — снежно-белый, в увешанной бубенчиками сбруе, под ало-золотой попоной, увенчанной богато изукрашенным седлом, явно предназначался Предводителю. Его почтительно придерживал разбойник в огромной чалме и с кривым кинжалом за широким кушаком.

— Хороша, да? — спросил Предводитель, превратно истолковав трепет, отобразившийся на лице Гиви, — дочь дочери боевой верблюдицы, копытами которой попирал землю еще мой дед, возвращаясь с добычей из славных набегов. Ал-Багум, ревущая, зовут ее, ибо от ее рева содрогаются скалы, а копыта ее высекают искры…

— Истинно так, о, Попирающий пустыню, — осторожно согласился Гиви, чувствуя, как вновь заныл копчик, потревоженный вчерашней скачкой, — и будь она мужеска полу, звалась бы она, без сомнения, Марид, демон, либо Инфид, добрый среди Маридов, ибо вижу я по ее статям, что доброе это животное, однако ж, и грозное меж тем…

— А ты, вижу я, разбираешься в боевых верблюдах, — одобрительно кивнул Предводитель.

Гиви печально кивнул.

Мрачный массивный верблюд с могучими мохнатыми ногами явно предназначался для незадачливых путешественников. На сей раз сопровождающих было несравнимо меньше, из чего Гиви заключил, что Предводитель рассчитывает обернуться быстро.

— Шевелитесь, о, Источники блага, — Предводитель, наблюдавший за приготовлениями, нетерпеливо притопнул ногой, отчего зазвенело многочисленное вооружение. — Ибо в пустыне нет легких путей, а полдневное солнце свирепо.

— Подумай и рассуди, о, Алчущий добычи, — предпринял еще одну попытку Гиви, — не лучше ль передать нас ООН? Вдесятеро больший выкуп дадут они…

— Не ведаю, кто таков этот ООН, — Предводитель вновь нетерпеливо притопнул, — быть может, ест он на золоте и пьет из серебра, однако же, предложи он в сто раз больше, не поменял бы я своего намерения, — во-первых слово мое крепко и нерушимо, а во-вторых те, кому вы обещаны, ежели нарушу я условия сделки, найдут меня, укройся я хоть я за краем гор Кафа!

— Погоди, о, Грозный, — воскликнул Гиви, — хоть сейчас, напоследок, поведай нам: кому мы предназначены? Что с нами сотворят?

— Одно могу сказать, — честно ответил Предводитель, — не хотел бы я оказаться на вашем месте.

— Эх! — печально сказал Гиви и полез на верблюда, чувствуя, как в желудке плещется кислое молоко.

Следом, бросая на верблюда ответные презрительные взгляды, вскарабкался Шендерович.

— Не отяготил я вас оковами, — сказал Предводитель, взлетая в седло, — ибо негоже отягощать оковами Мудрость и Красноречие. Помните, однако же, ежели Мудрость изменит вам, что мои люди стреляют метко.

Действительно, за плечами у сопровождающих ощетинились стрелами колчаны, а к седлам были приторочены короткие луки.