Теперь большинство слушателей согласно закивали. Я заметил, как некоторые даже облегчённо вздохнули. Моё уточнение сняло возможное сопротивление: я не отрицал их веру, а предложил другую, более практичную перспективу.

"Что ж, этого концепта на сегодня достаточно," — подумал я. Нужно уметь останавливаться вовремя, чтобы дать идеи время пустить корни.

После моих слов зал наполнился шепотком и движением. Вопросы посыпались один за другим. Завязались горячие дебаты, и я был готов к этому. Пока что мне удавалось легко отстаивать свою позицию, уводя обсуждение в нужное русло. Кто-то соглашался, кто-то осторожно возражал, но в целом я видел, что идея зашла.

"Настоящие противники ещё впереди," — подумал я. Но сейчас я понимал: это начало было успешным, и этого было достаточно, чтобы сделать следующий шаг.

***

928(175) 20 января, Карнунт, Паннония

И вот сегодня, в торжественной обстановке, меня официально посвятили в понтифики. Отныне я — лицо, наделённое связью с высшими силами, каким бы ни было их понимание. Это был важный момент, и, глядя на одобрительные взгляды окружающих, я чувствовал, что этот шаг укрепляет не только мой статус, но и то, что я начал воплощать свои идеи на практике.

Прошедший месяц был непростым. Почти каждый день был занят выступлениями, обсуждениями и дебатами. Даже уроки и тренировки пришлось временно сократить. Я поднял важнейший пласт — переосмысление смысла государства, его роли и значимости для каждого. Людям нужно было время, чтобы осмыслить услышанное.

С одной стороны, я видел огромный интерес и желание понять больше. Но с другой — мне приходилось осторожно дозировать свои идеи. Некоторые вещи могли показаться слишком революционными и вызвать ненужное волнение. Пока того, что я высказал, было достаточно, чтобы дать пищу для размышлений. Математики поддержали мои слова, находя в своих открытиях доказательства универсального порядка. Это укрепляло идею Логоса, которую я представлял как фундамент новой философии.

Теперь я не просто цезарь. Я — понтифик. Причём в обновлённом понимании этой роли. Конечно, далеко не все сразу приняли это, но самое важное уже произошло: мои идеи начали находить подтверждение в действиях. Я выступил с мыслью, что Император — это понтифик, и сам вступил в эту должность, что добавило моим словам веса и практического воплощения. Это был символический шаг, ясный и убедительный для всех.

Новый статус пока не слишком изменил обращения со мной. Но по мелким деталям я видел, что моя политическая позиция становится всё более самостоятельной. Теперь я — не только наследник, чья значимость полностью зависит от родителей. Теперь я сам начинаю представлять политическую силу.

Однако меня всё больше беспокоит состояние моих родителей. Моя мать заметно сдала. Жизнь в военном лагере — это не курорт, даже при постоянном внимании Галена. Она выглядит усталой и измученной. Отец тоже истощён годами войны. Его здоровье ещё держится, но я вижу, как трудно ему даются даже небольшие разговоры.

Конечно, у меня есть к ним искренние чувства. Я люблю их, но и понимаю: сейчас их поддержка — мой щит. Без них я пока слишком уязвим. Несмотря на мои успехи, я ещё слишком молод, чтобы опереться только на собственный авторитет. Если я потеряю их, пока не окрепну как политическая фигура, последствия могут быть катастрофическими.

Поэтому я поставил перед собой задачу — хотя бы немного уберечь их от перегрузки. Дать отдохнуть. Даже короткий отдых может укрепить их силы, что важно как для меня, так и для Империи.

***

На второй день после того, как я стал понтификом, ко мне зашёл мой учитель Онисикрат. Мы учтиво обменялись приветствиями, после чего он сказал:

— Среди философов в лагере пока нет единства. Твои идеи вызывают интерес, но есть проблема: их порой можно вольно трактовать, — вздохнул он. — Я считаю, что нужно изложить их в письменной форме. Это упростит обсуждения.

— Учитель, даже записанные идеи можно интерпретировать по-разному, — заметил я, вспомнив множество конфессий христианства из прошлой жизни. — Я согласен, это серьёзная задача. Но, возможно, дело в подходе.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Онисикрат.

— Сейчас вы пытаетесь охватить необъятное, — покачал я головой. — Это всё равно, что пытаться за день выучить буквы, чтение, цифры и математику. Вы торопитесь, но я понимаю ваше увлечение.

Учитель задумался, затем его лицо просветлело:— Ты предлагаешь ограничиться основными тезисами и достичь единства по ключевым вопросам?

— Именно так. Детали всегда можно добавлять и развивать постепенно. Если пытаться решить всё сразу, мы только запутаемся. Основные идеи нужно представить ясно и доступно. Остальное придёт со временем.

— Возможно, ты прав, — сказал он, затем уточнил: — Но как это сделать?

— Я предлагаю написать манифест.

— Что ты имеешь в виду? — заинтересованно спросил он.

— Манифест должен быть кратким трактатом. В нём мы сначала опишем наш взгляд на мир. Затем обозначим основные проблемы. И, наконец, предложим решение, которое отражает наше учение. Это будут ключевые тезисы, своего рода фундамент. На основе манифеста в будущем можно будет разрабатывать подробности и новые аспекты.

Онисикрат вновь задумался. Моё предложение, понятное для меня, в этом мире выглядело новым и необычным. Это была попытка объединить философию, политику и даже экономику в единую программу. Политическая платформа Империи, её «символ веры».

— Но разве такой трактат не столкнётся с той же проблемой разного понимания? — спросил учитель, скептически приподняв бровь.

— Этого не избежать, — покачал я головой. — Но это не повод уклоняться от проблемы. Истина рождается в споре. Пусть разногласия касаются деталей и воплощения идей, а не самих основ. Это и будет принципом адаптивности, который сделает нашу философию жизнеспособной. А черезмерные или бездумные изменения предотвратит именно манифест, где чётко обозначены ключевые тезисы. Именно поэтому мы должны продумать и изложить их так, чтобы они стали незыблемым фундаментом.

Онисикрат зашагал по комнате, складывая руки за спину.

— Что же, ты прав. Мы должны написать этот манифест. Пусть он станет отправной точкой. Как только он будет готов, многое прояснится, — задумчиво произнёс он, а затем остановился и посмотрел на меня. — Не знаю почему, но я верю тебе в этом, Коммод.

Так мы вдвоём приступили к непростой задаче — написанию первого в этом мире Манифеста Имперского Стоицизма. Задача оказалась сложнее, чем я предполагал. Даже зная, к чему стремлюсь, как должен выглядеть итоговый текст, и чётко понимая основные тезисы, воплотить их на пергаменте было нелегко.

Мы работали два месяца, обдумывая каждую строчку, взвешивая каждое слово, пока наконец не остались довольны результатом.

Когда я зачитал Манифест в амфитеатре, реакция философов превзошла все ожидания. Фурор, который он вызвал, напомнил мне ту волну восторга и обсуждений, что недавно произвели открытия наших математиков.

Глава 14

928(175) февраль, Карнунт, Паннония

Я пригласил Галена для обсуждения одного перспективного дела. Время для этого, как мне казалось, уже настало. Если задуматься, сколько ему потребуется, чтобы всё изучить, обработать данные и сделать выводы, то лучше начинать сейчас, чтобы результаты послужили в будущем.

— Сальве, Цезарь! — поклонился Гален, входя в комнату.

— Сальве, уважаемый Гален, — ответил я, жестом приглашая его присесть.

После короткого обмена любезностями и обсуждения текущих дел я перешёл к сути:

— Уважаемый Гален, вы знаете, что иногда мои мысли идут по неочевидным путям, — начал я, выбирая слова.

— О, это бесспорно, Цезарь, — улыбнулся он. — Несмотря на некоторые расхождения в наших взглядах на природу вещей, не могу не признать ваш редкий ум. Ваши идеи не перестают удивлять и вдохновлять. Я даже начинаю пересматривать некоторые свои убеждения.