Наконец, поезд остановился, и вагон Николая оказался напротив маленького, выкрашенного в зелёную краску деревянного вокзала с вывеской «ст. Марьевка». «Ну конечно, господи, Марьевка», — облегчённо вздохнул Николай.

Объявили стоянку, и он пошёл немного размяться, хоть раз почувствовать под ногами землю этой мимолётной, как видение, Марьевки.

II

После душного вагона, ещё полного «городским» воздухом, впервые за год Николай вдохнул свежий воздух деревни, будто выпил ключевой воды.

Над коротеньким перроном в тополях привокзального садика звонко чирикали воробьи. Возле вагона курили несколько вышедших пассажиров, где-то рядом, наверное, по ту сторону состава, отпыхивался невидимый локомотив. Поезд стоял, длинный, тысячетонный, еле умещавшийся в этом маленьком посёлке. Казалось, не он пришёл в Марьевку, а она сама по-деревенски робко подступила к нему, заглядывала в окна, за которыми сидели важные люди, ехавшие из больших городов по своим важным делам.

У Николая появилось знакомое дорожное ощущение. Было что-то волшебное в том, что вот сейчас он стоял здесь, вдыхал принесённые ветерком запахи марьевских полей, а через час уже за полсотни километров выйдет в какой-нибудь Красной Сопке и вдохнёт воздух полей красносопкинских. Все эти поля, леса, деревни, вмещавшиеся в один день, соединялись в единое целое, и этот день привязывал его к этой земле, к части его большой Родины. Он с удовольствием убеждался, что она, земля, снова покрылась травой и цветами, деревни и посёлки никуда не исчезли, и речка в Марьевке по-прежнему катит свои воды через подмытую изгородь чьего-то огорода…

Издалека, от хвоста состава, Николай увидел кучку людей, бежавших гуськом вдоль насыпи. Бежавшая впереди всех молодая полнотелая женщина одной рукой тащила большую сумку, другой волокла за руку девчонку лет трёх-четырёх, маленькие ножки которой с трудом поспевали за ногами взрослых. За ними поспешал пожилой мужик с чемоданами. Последними рысили три бабки с разноцветными узелками.

— Какой вагон… скажите? — тяжело дыша, женщина остановилась рядом с Николаем, её крупное белое лицо рдело красными пятнами.

— Седьмой, — сказал Николай.

— Ну вот… слава Богу наш… а то номера… где есть, а где нет…

Девчонка присела на корточки рядом с туго набитой сумкой, ручки которой были связаны шпагатом, и начала тереть ладошкой покрасневшую коленку. Наверное, ужалила крапивой.

Подбегали остальные. Последняя полуживая от пробежки бабушка ещё издали, обращаясь к поезду, с запалённым придыханием молила:

— Ой, подожди… ой, подожди…

Пока задние подтягивались, передние начали судорожно целоваться.

— Ну, Ольга… давайте… привет там всем… — самая молодая бабушка обнялась с другой, постарше.

Обе захлюпали носом.

Все перецеловались с двумя старшими бабушками, которые, как понял Николай, были отъезжающими.

— Ну всё… всё… идите… а то вон уж отправленнё… — распоряжалась молодая бабушка.

Повернулась к мужику:

— Лезь примай чемоданы, мы с Ленкой подадим.

У-у-у, налил шары-то, всёжки налил!..

Стуча кирзовыми сапогами по железным ступенькам, мужик полез в тамбур. Спина его в залоснившемся пиджаке, красная шея и взмокший затылок выражали обиду. Ему стали подавать чемоданы, узелки, сумку, сумочку, эмалированный бидончик…

— Ничего, только доехать, там Юрка встретит,

— подбадривала молодая бабушка. — Александра, в сумке в кармашке положила маленько лучку да редиски, ешьте дорогой… марьевской… Больше-то пока ничё не наросло…

Наконец, с охами и причитаниями все исчезли в глубине вагона. На перроне снова стало тихо. Николай курил неподалёку, и ему казалось, что он уже на своей станции, и это его то ли встречает, то ли провожает деревенская родня. Всё больше узнавал он страну, в которую въезжал… Время шло в городе, а в этой стране ничего не менялось. Она была заколдована.

А поезд всё стоял, словно раздумал уезжать и придремал на солнышке, хотя минуты стоянки истекли. Давно вышли провожающие. Стояли, стараясь докричаться до своих бабушек сквозь вагонное окно, рисовали в воздухе руками, будто главное, что нужно было сказать, вспомнилось только сейчас: «Ольга, термос не забыли?.. Термос, термос!.. Не слышит… Да термос!.. А, взяли, ну хорошо!..»

Наконец поезд тронулся. Вернувшийся в купе Николай увидел в окно уплывавших вместе с перроном и махавших руками молодую бабушку, мужика, Ленку и маленькую марьевскую Машу. «Прощайте!» — улыбнулся он.

III

Как волшебный клубок, дорога разматывалась дальше, и из этого клубка появлялись и проносились мимо всё новые Марьевки, Сергеевки и Ольговки. Даль у самого неба через пятнадцать минут превращалась в разъезд, в колонну машин перед шлагбаумом, в пожилую стрелочницу на крыльце будки, с истрёпанным ветрами флажком… Из-за края неба поезд доставал деревни, леса, речки, и Николай не уставал удивляться — откуда их столько на лице земли! Временами ему казалось, что поезд стоит на месте, какой-то великан, спрятавшийся за горизонт, тянет под его колёсами огромный ковёр, а другой великан за горизонтом впереди сыплет на этот ковёр из бездонного мешка дома, людей, деревья…

Уже близился полдень, когда великан за горизонтом вдруг вытряхнул из мешка стайку лёгких облаков, разровнял огромной рукой по краю неба и подтолкнул вперёд. По земле побежали тени облаков. Поля и перелески, сверкавшие вдали, вдруг меркли, а когда через несколько секунд темнело вокруг поезда — снова загорались под выглянувшим солнцем. Лицо земли то хмурилось, то улыбалось, но Николай чувствовал: если что — дождь будет коротким.

На подъезде к станции Красная Сопка висела тёмная грозовая туча. Когда поезд зашел под неё, показалось, что наступил вечер, по окнам косо чиркнули первые капли, словно кто-то стряхнул мокрые руки. Только тёмная полоска холмов впереди оставалась светлой. Из потемневшего мира эти холмы казались сказочной страной.

Дождь пошёл сильнее, по стеклу побежали струйки, но светлая полоса впереди всё росла. И вдруг поезд вновь выскочил на горячее солнце, в омытый сверкающий мир, и лицо земли ослепительно улыбнулось. Сверкали трава, деревья, капли на вагонном окне…

Когда остановились в Красной Сопке, снова стоял жаркий день, и ничто уже не напоминало о дожде. Николай вышел на горячий асфальт перрона, вдохнул воздух Красной Сопки и подумал, что родная деревня теперь ещё ближе…

И всё-таки она была слишком далеко от города, где он жил. Когда он встречал человека, который хоть что-то слышал о родных его местах, это была такая редкость, что с «посвящённым» у него устанавливалась некая таинственная связь, словно объединявшая их в тайный орден. В поезде вероятность таких встреч была намного больше: стоило на «пароль»-вопрос «Докуда едете?» назвать «отзыв», свою станцию, и услышать в ответ что-нибудь вроде «Ой, у меня ж там рядом брат живёт!..»

Одним из назвавших Николаю правильный «отзыв» оказался сосед по купе. После Красной Сопки они разговорились. Сосед возвращался из гостей, от дочери и внуков. Он сходил часа на два позже Николая, в посёлке, где Николай несколько раз бывал. В деревне Николая ему бывать не приходилось, зато по разным делам он наезжал в их райцентр. Николай, в свою очередь, рассказал, что с семьёй нынче отдохнуть не удаётся, жена с дочкой поедет в августе на Урал к своим родителям, а он, вот, как всегда, на родину, к могилам отца-матери, в гости к дядьям-тёткам…

— А тоже вот, как ты, каждый год в гости езжу, к дочери, поживу неделю — и домой тянет, — по-дорожному разоткровенничался сосед. — В гостях хорошо, а дома — лучше. К себе приедешь — всё, душа успокаивается.

Николай усмехнулся.

— У меня наоборот. Еду на родину, а считается — в гости.

— А когда на родину едешь, хоть в гости — всё равно к себе, — не согласился сосед. — А дома да не на родине — один хрен в гостях…