Они подошли ближе. Возле изуродованного «домика окнами в сад» кучковался народ, стоял старенький «москвич», в который грузили какие-то одеяла, обшарпанные табуретки… Ещё вчера сиявшие, как маленькие солнца, одуванчики были втоптаны в грязь. У клёна обгорела верхушка, ниже не успевшие как следует распуститься листья, обваренные бушевавшим ночью свирепым жаром, висели обмякшие и безжизненные. У домика словно выпотрошили внутренности, он стоял расхристанный, залитый водой, порушенный топорами пожарных. Казалось, кто-то неумолимо-жестокий вырвал, выкинул наружу шедшую в нём много лет человеческую жизнь, трепетную и теплую, разорвал на куски, разбросал под открытым небом… У забора лежал ветхий диван со сломанными ножками и наваленным сверху ворохом тряпья. Неподалёку стоял старенький холодильник «Бирюса», точно такой же, как у Сергея дома. Возле обугленного крыльца валялись детские книжки, разлетевшиеся по земле страницы с разноцветными картинками были втоптаны в грязь…
Сергей с Виктором прошли к сараям, рядом с которыми лежала куча узлов. Старушка, хозяйка беленькой собачки, тяжело шаркая ногами, таскала в свой сарай тощие подушки с вылезающими перьями, а собачка то путалась у неё под ногами, то яростно лаяла на ходивших по двору незнакомых людей. Голова старушки мелко тряслась. Тут же на чурбаке сидел знакомый мужик. Камуфляжная куртка его, надетая прямо на голое тело, прогорела в нескольких местах, он курил, глядя перед собой, и, казалось, не замечал окружающего.
На крыше сарая сидела рыжая кошка. Она нервно водила из стороны в сторону хвостом, с удивлением смотрела на свой разрушенный мир. Ещё вчера он был цельным и прочным — и пахнущий пылью чердак, и тёмная скрипучая лестница, и открытое в зёленый двор окошко, в котором она отдыхала… Этот мир исчез. Исчез навсегда.
Остались лишь сараи да красавица-черёмуха. Она чудом не пострадала, только за ночь облетел почти весь цвет, накрыв землю, словно белым саваном. Но еле уловимый аромат ещё стоял в воздухе, диковато мешаясь со смрадом пожарища.
Подошел Андрей. Они стояли, смотрели…
* * *
Когда они поднялись в квартиру Виталия Сергеевича и вышли на лоджию, перед ними предстала обугленная крыша, через огромную дыру в ней виднелись внутренности искалеченных комнат. Сверху «домик окнами в сад» походил на живое существо, которому пробили голову.
Они молча курили, глядя, как возле пожарища суетились погорельцы, толкались зеваки, уже приглядывавшие, как бы поживиться выбитой оконной рамой или вывороченной плахой. Никто не услышал, как в глубине квартиры стукнула входная дверь. Когда Виталий Сергеевич выглянул на лоджию и поздоровался, Сергей вздрогнул от неожиданности.
Хозяин благоухал знакомым дезодорантом, имел деловой вид. С ним был какой-то паренёк в рабочей одежде.
— Сейчас ребят отпущу, потом с вами, — сказал ему Виталий Сергеевич. — Пока, вот, посмотрите.
Паренёк, с рулеткой и засаленным блокнотом в руках, начал мерить лоджию. «Фирма по остеклению балконов», — поняли они.
— Так, сколько я вам должен? — рассеянно, как бы забыв сумму, спросил Виталий Сергеевич.
Они сказали. Хозяин сунул руку в карман, спокойно отсчитал и подал им деньги, как подают кондуктору за трамвайный билет. Они ни о чём больше не спросили, он ничего не сказал, и Сергей подумал, что глупо было подозревать его в попытке «замылить» остаток. Просто они были для него уже двадцать пятым делом. И если бы не необходимость привести другого мастера, возможно, он не появился бы и сегодня.
Сдержанно распрощались. Андрей, чтобы не пожимать Виталию Сергеевичу руку, сделал вид, что торопится, вышел первым.
Они спускались по лестнице, а навстречу им поднимали обтянутые упаковочным целлофаном велюровые кресла. У подъезда стоял грузовик, из которого выгружали чью-то новенькую мебель. Прислонённый к стене, красовался цветастый диван с отвинченными ножками…
Не оглядываясь, они пошли прочь. Деньги лежали в кармане, город утопал в майской теплыни… Но они шагали молча.
Классовый враг
Они сидели на старой железной крыше с высокими, из потемневшего от времени кирпича, вентиляционными выходами и говорили о Великой французской революции и Робеспьере. Рядом горела верхушка поднимавшегося над домом золотого тополя, нападавшие на крышу листья узкой дорожкой желтели вдоль кровельного стока. Тополь отгораживал их от мира, за золотой листвой глухо шумел город, а оттуда, где они сидели, были видны лишь несколько соседних крыш да голубое небо над головой, в котором плыло белое облако.
— Между прочим, раньше туз был младшей картой в колоде, а после французской революции стал старшей, выше короля, — развалившись на ещё тёплом, пригретом нежарким осенним солнцем железе, поблёскивая прищуренными глазами, говорил Макар. — Прикольно, да, Андрюха? Так они кошмарили своих королей.
Андрей, привалившись спиной к вентиляционному выходу, с улыбкой слушал Макара. Знал, что он любитель исторической литературы.
— Где это вычитал? — спросил он.
— Где — в книгах.
— А-а… — Андрей лениво протянул руку, взял упавший рядом жёлтый лист, повертел в пальцах. — Революционные книги читаешь, пора тебя в ссылку…
На первом этаже этого старого трёхэтажного дома из бывшей двухкомнатной квартиры они делали магазин, а тёплыми полднями через чердак вылазили на крышу, поближе к небу и подальше от земной суеты. Перекуривали, разговаривали об истории, о хитростях монтажа подвесных потолков и новой водке «Ностальгия». Им нравилось убегать сюда, где не было никого, кроме облаков, изредка мелькавшей в слуховом окне худой серой кошки да верхушки золотого тополя, где никто, а, главное, хозяин-заказчик не мог их достать. Нравилось, сидя на припорошённой палыми листьями крыше и отдыхая от тяжёлой работы, слушать, как шумит город, вдыхать горьковатый осенний воздух. Тут было больше богов и героев древности, чем дня сегодняшнего. И всё же приходилось в него возвращаться.
— Ладно, пошли, — Макар стрельнул окурком, с хрустом потянулся. — А то прибудет начальство, а нас нет. Оно сегодня собиралось шпаклёвку привезти.
* * *
С Макаром Андрея свела безработица: оба искали заработок, случайно познакомились, сошлись и вот уже несколько лет выживали-работали вместе. Их маленькая бригада из двух человек стала одной из тысяч в том диком строительном цунами, которое захлестнуло страну после развала Советского Союза. Макар, в прошлом строитель и недоучившийся инженер, был главным, Андрей, филолог и бывший редактор заводской многотиражки, — просто рабочая сила.
За эти годы Андрей научился не только штукатурить, бетонировать и шпаклевать. Он узнал другую, открытую всем ветрам жизнь, где обо всём договаривались только на словах, вкалывали без выходных и без гарантий получения денег, а во время простоев пили водку. И где он стал делить людей на своих и врагов.
Поначалу он подсмеивался над Макаром, для которого все заказчики и вообще бизнесмены были «упырями».
— Да ты большевик, это ж классовая теория, — подначивал он приятеля. — Я-то, конечно, прослойка, а вам работягам они — исконные враги.
— Смейся-смейся, — играя прищуренными глазами, отвечал Макар. — Ещё насмотришься. Я с ними уже работал…
И слова эти сбылись, в бригаде отделочников-нелегалов Андрей испытал чувства, каких никогда не испытывал раньше. В прежней жизни все были равны, и вдруг он, обладатель университетского диплома, стал бесправным люмпеном, подвергавшимся той самой эксплуатации, с которой, как его учили, было покончено ещё в девятьсот семнадцатом году. И другой человек, с которым вчера они мирно жили в едином социалистическом обществе, сегодня нанимал его за деньги и больше не был ему «другом, товарищем и братом». Они вдруг оказались по разные стороны невидимой черты, которую кто-то провёл в их ещё недавно общей жизни.
Насмотрелся и нахлебался. Они месяцами ждали расчёта после окончания работы. Их «нагревали» с деньгами, недоплачивая за это и за то. Проверяли уровнем каждую положенную плитку и каждую смонтированную панель… Выручал Макар, специалист опытный, знавший себе цену и умевший разговаривать с заказчиком. Крутые бизнесмены, суровые и недоступные поначалу, вдруг начинал поглядывать на него с интересом, прислушиваться к рекомендациям, а вскоре уже обращался к нему не иначе как «Петрович»… Но с некоторыми тяжело было контачить даже ему. Они не хотели ничего понимать, кроме того, что, раз они платят деньги, то они всегда правы.
