– И на этом, я думаю, – сказал ректор, положив розгу и выбрасывая письменное обвинение в мусорное ведро, – можно считать вопрос решенным. Когда вы видите, что возникает некоторое отклонение от обычной ситуации (это пригодится вам в будущем), всегда ищите необычное решение. Кстати, вот еще что. Видите эти книги в шкафу? Можете брать их при условии, что вернете на место. Думаю, что никому не повредит, если вы будете читать их, не скрываясь. Правда, от них пахнет табаком. Сегодня вечером вы можете идти на занятия как обычно, – сказал этот удивительный человек.

– Спокойной ночи и спасибо, сэр.

– Клянусь, я буду за него сегодня молиться, – сказал Жук. – Два последних удара были похожи на дружеское похлопывание. А на нижней полке у него стоит «Монте-Кристо». Я видел. Чур, я первый читаю, когда мы пойдем на Авес.

– Настоящий мужик! – воскликнул Мактурк. – Никаких ограничений! Никаких наказаний. Никаких дурацких вопросов! Все нормально! Да, а что же он теперь будет делать с Кингом и Праутом?

Каков бы ни был характер их разговора, он явно не повысил настроение Кинга и Праута, потому что, когда они вышли из кабинета ректора, было заметено, что один из них пошел красно-синими пятнами, а другой сильно вспотел. Их вид вполне компенсировал ту взбучку, которую мальчишки получили от них. Казалось, и это изумляло их больше всего, что они утаили существенные факты: они были виноваты и в suppressio veri и в suggestio falsi[35] (те самые боги, которых они часто обижали), кроме того, у них был злобный нрав, на них нельзя было положиться, они оказывали пагубное и разрушительное влияние, дьявол руководил их помыслами, гордостью и совершенно невыносимым самомнением. И, наконец, девятое и последнее: о них нужно заботиться, но и им самим нужно быть очень осторожными.

Они были осторожны, как только могут быть осторожны мальчишки, когда им грозит наказание. Они прождали целую томительную неделю, пока Праут и Кинг снова стали чувствовать себя королями, подождали, пока прошел матч между классами, в том числе и с участием их класса, в котором принимал участие Праут, подождали еще, пока Праут не появился в павильоне и остановился там, готовый к действиям. Кинг вел счет, стоя у окна, а троица сидела на улице на скамейке.

– Quis custodiet ipsis custodes? – спросил Сталки Жука.

– Не спрашивай меня, – ответил Жук. – Не хочу ничего знать. Сиди со своими знаниями на том краю скамейки, и я желаю тебе приятно провести время.

Мактурк зевнул:

– Ну, так вы бы приходили в сторожку как христиане, а не бегая туда-сюда по моей территории. Мне кажется, что все эти соревнования полная ерунда. Пойдем к полковнику Дэбни и посмотрим, не сцапает ли он кого-нибудь из браконьеров.

В этот день на острове Авес царило веселье.

Музыкальная комната на верхнем этаже пятого корпуса была полна народа: репетировали «Аладдина»[36]. Диксон Квартус, известный под кличкой Дик Четверка, был Аладдином, режиссером, балетмейстером, половиной оркестра и главным образом либреттистом, поскольку «книга» была переписана заново и насыщена местными аллюзиями. Пантомима должна была состояться на следующей неделе. Аладдин, Абаназар и Китайский император жили в том же корпусе этажом ниже. Раб Лампы, принцесса Баадрульбадур и Вдова Тянкей занимали комнату напротив, так что вся труппа легко могла собраться в любой момент. Пол вибрировал от балетных па, а Аладдин в розовых трико, в синем с блестками жакете и шляпе с плюмажем колотил то по клавишами пианино, то по струнам банджо. Он был движущей силой постановки, как и подобает старшекласснику, который прошел военную подготовку и готовится поступить в Сэндхерст следующей весной.

Аладдин наконец пришел в себя. Отравленный Абаназар лежал на полу, Вдова Тянкей танцевала свой танец, и труппа решила, что «премьера пройдет успешно».

– А что с последней песней? – спросил Император, высокий белокурый мальчик с зачатками усов, которые он мужественно пощипывал. – Нам нужна какая-нибудь бодрая старая песня.

– «Джон Пил»? «Пей, щенок, пей»?[37] – предложил Абаназар, разглаживая свое мешковатое сиреневое одеяние. Киса Абаназар всегда выглядел полусонным, но у него была мягкая, вялая улыбка, которая очень подходила для его роли Злобного дядюшки.

– Старо, – ответил Аладдин. – Ты еще скажи «Дедушкины ходики». А вот что ты вчера напевал на занятиях, Сталки?

Сталки – Раб Лампы, в черном трико, камзоле и в черной шелковой полумаске, лежа на пианино начал лениво насвистывать популярную мелодию из оперетты. Дик Четверка критически наклонил голову и сдвинул вниз большой красный нос.

– Еще разок, и я запомню, – ответил он, выбивая ритм. – Спой со словами.

– «Эй, Пэт, следи за крошкой! Эй, Пэт, последи, не стой! Заверни его в пальто, а то он устроит вой! Эй, Пэт, следи за крошкой! Посиди с ним, не забудь! Будет он всю ночь лягаться и не сможет он уснуть! Эй, Пэт, следи за крошкой!»[38]

– Отлично! Просто отлично! – сказал Дик Четверка. – Только у нас не будет пианино в день премьеры. Мы должны сыграть это на банджо: сыграть и станцевать одновременно. Попробуй, Терциус.

Император подобрал свои длинные рукава и, взяв отделанное никелем банджо, присоединился к Дику Четверке.

– Да, но я почти все время мертвый. Меня убивают в середине пьесы, – ответил Абаназар.

– А это уже вопрос к Жуку, – ответил Дик Четверка. – Попробуй, Жук. Не надо томить нас ожиданием весь вечер. Ты как-нибудь сделай, чтобы на Кису не падал свет, а потом в конце мы все вместе будем танцевать.

– Хорошо, тогда вы вдвоем играйте снова, – сказал Жук, который в серой юбке и в сдвинутом набок каштановом парике со свисающими сосисками кудрей, в сломанных очках, перевязанными шнурком от старого ботинка, изображал Вдову Тянкей. Он махнул ногой в такт громыхающему припеву, и банджо зазвучало еще громче.

– Раз, два, три! «Удалось Аладдину жену получить!» – пропел он, и Дик Четверка повторил за ним.

– «Император спокоен, меняет наряды», – прогудел Терциус свой текст.

– Теперь ты вскакиваешь, Киса! Говори: «Мне кажется, что все же лучше жить!» Тогда мы все беремся за руки и выходим вперед: «Надеемся, что все вы были рады» Ну, ву пониме?

– Ну понимон. Хорошо. А что там у нас в финале? Четыре притопа с поворотом. Раз! Два!

– Прекрасно! Прекрасно! А теперь сцена Вдовы с принцессой. Давай-ка, Турок.

Мактурк, одетый в фиолетовую рубашку и кокетливый голубой тюрбан, сгорбился словно человек, который сильно стесняется. Раб Лампы слез с крышки пианино и хладнокровно ткнул его.

– Играй, Турок, – сказал он. – Это серьезное дело.

Но тут раздался требовательный стук в дверь. Это был Кинг в мантии и шапочке, который наслаждался предобеденной воскресной слежкой.

– Заперли двери! Заперли двери! – сердито закричал он. – Какой в этом смысл и для чего все это нужно... эти женские наряды?

– Пантомима, сэр. Ректор разрешил нам, – ответил Абаназар как единственный учащийся шестого класса. Дик Четверка застыл: уверенность ему придавали тесные брюки, но Жук предпочел скрыться за пианино. Серая юбка принцессы, взятая в долг у мамы одного приходящего ученика и пятнистый корсаж с неравномерно подложенной линованной бумагой выглядели нелепо. Да и в других отношениях совесть Жука была нечиста.

– Как всегда! – презрительно усмехнулся Кинг. – Пустое дурачество и именно тогда, когда все ваше будущее висит на волоске. Ясно! Мне все ясно! Старая банда преступников... объединенные силы беспорядка: Коркран (Раб Лампы вежливо улыбнулся), Мактурк (ирландец нахмурился) и, конечно же, невыразимый Жук – наш друг Гигадибс[39].