– Боже! – воскликнул в углу перепуганный Кэмпбелл и побледнел.

– Отодвиньте его, – сказал Сталки. – Тащите сюда Кэмпбелла. Вот это издевательство. А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером? Вытащи кляп, пусть ответит.

– Я... я не знаю. Ох, отпусти меня! Клянусь, я его не трону. Не надо меня «качать»!

– «Блеяние козленка привлекает тигра». Он говорит, что не знает. Посади его, Жук. Дай мне перчатку и вставь ему кляп.

В тишине Кэмпбелла «укачали» шестьдесят четыре раза.

– Мне кажется, я умираю! – с трудом произнес он.

– Он говорит, что умирает. Отодвиньте его. Теперь Сефтон! А, я забыл! Сефтон, за что ты издевался над Клуером?

Ответ был непечатным, но ни один мускул не дрогнул на лице Сталки.

– Сделай ему «агу-агу», Турок!

«Агу-агу» было немедленно исполнено. Весь тяжелый опыт многих школьных лет оказался в его распоряжении, но он этого не оценил.

– Он говорит, что мы мерзавцы. Оттащи его! Теперь Кэмпбелл! А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером?

Потом появились слезы... Жгучие слезы, просьбы о прощении и обещания мира. Пусть они прекратят эту пытку, и Кэмпбелл никогда не поднимет на них руку. Вопросы начались снова... сопровождающиеся некоторыми подсказками.

– Кажется, тебе больно, Кэмпбелл. Тебе больно?

– Да. Ужасно!

– Он говорит, ему больно. Ты готов?

– Да, да! Клянусь, я готов. О, перестаньте!

– Он говорит, что готов. Ты унижен?

– Да!

– Он говорит, что унижен. Ты ужасно унижен?

– Да!

– Он говорит, что ужасно унижен. Ты будешь еще издеваться над Клуером?

– Нет. Не-е-т!

– Он говорит, что не будет издеваться над Клуером. И над другими?

– Нет. Клянусь, не буду.

– И над другими. А вы же с Сефтоном хотели устроить нам порку?

– Не будем! Не будем! Клянусь, не будем!

– Он говорит, что не будет нас пороть. Как ты оцениваешь свои знания по части издевательств?

– Нет, никак!

– Он говорит, что ничего не знает об издевательствах. Разве мы ничему тебя не научили?

– Да, да.

– Он говорит, что мы его многому научили. Ты нам благодарен?

– Да!

– Он говорит, что он нам благодарен. Утащите его. А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером?

Кэмпбелл снова всхлипнул – нервы его были на пределе.

– Потому что я хулиган. Наверно, ты это хочешь от меня услышать.

– Он говорит, что он хулиган. Он абсолютно прав. Положите его в угол. Больше с Кэмпбеллом не шутим. Так, Сефтон!

– Вы мерзавцы! Мерзавцы! – это и многое другое Сефтон говорил, пока его, пиная ногами, перекатывали по ковру.

– «Блеяние козленка привлекает тигра». Мы сделаем из тебя красавца. Где у него лежат бритвенные принадлежности? (Кэмпбелл ответил). Жук, принеси воды, Турок взбей пену. Мы сейчас побреем тебя, Сеффи, поэтому ты лучше лежи совсем тихо, а то порежешься. Я раньше никого не брил.

– Нет! Не надо! Пожалуйста, не надо!

– Давай-ка повежливее. Я сбрею твои прелестные бакенбарды только с одной стороны.

– Я... я сдаюсь... только не сбривай. Клянусь, никакой порки не будет, когда я встану.

– И еще половинку усов, которыми мы так гордимся. Он говорит, что не будет нас пороть. Какой добрый.

Мактурк рассмеялся, держа в руках никелированный стаканчик для бритья, и поправил голову Сефтона, которую Сталки держал между коленями, как в тисках.

– Подожди, – сказал Жук, – длинные волосы не сбрить. Сначала нужно отрезать ус как можно короче, а потом брить.

– Я не собираюсь искать ножницы. Может быть, спички? Брось мне коробок. Он действительно боров, сейчас мы его немного подпалим. Тихо лежи! – он зажег спичку, но рука его замерла. – Я хочу убрать только половину.

– Хорошо, – Жук помахал кисточкой. – Я намылю середину... да? А ты спалишь остальное.

Тонкие первые усики, вспыхнув, обгорели до намыленной части в середине губы, и Сталки большим пальцем протер обгоревшую щетину. Это было не самое приятное бритье, но задача была выполнена в полной мере.

– А теперь бакенбарды с одной стороны. Поверни его! – спичка и бритва сделали свое дело. – Дай ему зеркальце. Вытащи кляп. Я хочу услышать, что он скажет.

Но слов не было. Сефтон в ужасе смотрел на свое отражение. Две крупные слезы скатились по его щекам.

– А, я забыл! Послушай, Сефтон. За что ты издевался над Клуером?

– Оставь меня в покое! Вы, мерзавцы, оставьте меня! Хватит с меня.

– Он говорит, мы должны оставить его в покое.

– Он говорит, что мы мерзавцы, а мы ведь еще даже и не начинали, – сказал Жук. – Где твоя благодарность, Сеффи? Черт! Ты похож на того, над кем издевались вполсилы!

– Он говорит, что с него хватит, – сказал Сталки. – Он заблуждается!

– Так, за работу, за работу! – пропел Мактурк, размахивая палкой. – Давай, мой ветреный Нарцисс. Не влюбись только в свое отражение!

– Ох, отпустите его, – произнес из угла Кэмпбелл, – он же плачет.

Сефтон рыдал, как двенадцатилетний подросток, от боли, стыда, уязвленного самолюбия и полной беспомощности.

– Давай, Сефтон, объявляй pax. Ты ничего не можешь сделать с этими мерзавцами.

– Кэмпбелл, дорогой, не надо грубить, – сказал Мактурк, – или ты снова получишь!

– Вы мерзавцы! – сказал Кэмпбелл.

– Что? За такое легкое издевательство... за то же самое, что вы проделали с Клуером? Сколько времени вы измывались над ним? – спросил Сталки. – Весь семестр?

– Мы никогда не били его!

– Били, когда могли его поймать, – сказал Жук, сидя на полу, скрестив ноги и время от времени роняя палку на ногу Сефтону. – Мне ли не знать!

– Я... мы... может быть.

– И вы из кожи вон лезли, чтобы поймать его! Мне ли не знать! Потому что он был маленький и противный, да? Мне ли не знать! А теперь, видите... Теперь вы ужасно противные и получаете то, что получал он за то, что был противным. Просто потому, что мы так решили.

– Мы никогда не издевались над ним так... как вы над нами.

– Да, – сказал Жук, – никто не издевается... и Неженка Фэрберн не издевался. Врежет только чуть-чуть и все. Все так говорят. На них не оставят живого места, и они уходят реветь в кладовку. Сунут голову в пальто и ревут. Пишут домой по три раза в день... Да, гады, и я делал это... умоляя, чтобы меня забрали. Вы не знаете, как издеваются по-настоящему. Жаль, конечно, Кэмпбелл, что ты попросил мира.

– А мне нет! – сказал Кэмпбелл, обладающий определенным чувством юмора.

Возбужденный Жук несколько раз слегка применил палку, и теперь уже Сефтон просил простить.

– А ты! – крикнул Жук, поворачиваясь на месте. – Над тобой тоже никогда не издевались! Где ты был до того, как попал сюда?

– У меня... у меня был учитель.

– Так! Понятно. Ты в жизни никогда не ревел. Но, черт возьми, ты ревешь сейчас. Ты разве не ревешь?

– Что вы, не видите, слепые мерзавцы? – Сефтон перекатился на бок.

– Слезы прорыли дорожки на высохшей мыльной пене. Палка от крикета опустилась на его скрюченную фигуру.

– Я слепой, – сказал Жук, – и мерзавец? Замолчи, Сталки. Я сейчас позабавлюсь с нашим другом а ля Неженка Фэрберн. Мне кажется, что я вижу. Разве я плохо вижу, Сефтон?

– Мне кажется, изложено доступно, – сказал Мактурк, наблюдая за движениями палки. – Лучше скажи, что он видит, Сеффи.

– Да... видишь! Клянусь, видишь! – заорал Сефтон, подстегиваемый серьезными аргументами.

– Разве не прекрасны очи мои? – палка равномерно поднималась и опускалась во время этого катехизиса.

– Да.

– Светло-карие, да?

– Да... а... а... да!

– Ты обманщик! Они небесно-голубые. Разве они не небесно-голубые?

– Да... а... а... да!

– Сначала говоришь одно, потом другое. Ты должен учиться... учиться.

– Чего ты разошелся! – сказал Сталки. – Остынь немного, Жук.

– Со мной тоже все это было, – сказал Жук. – Теперь... насчет того, что я мерзавец.

– Pax... а-а-а, pax! – закричал Сефтон. – Пожалуйста, pax. Я сдаюсь! Отпустите меня! Не могу! Я не вынесу этого!