«Товарищ» — не только первый советский, но и первый русский парусный торговый корабль, сделавший такое плавание.

Наши военные парусники старого времени хаживали из Кронштадта на Дальний Восток и делали даже кругосветные путешествия, но торговых парусных кораблей дальнего плавания у нас со времени Российско-Американской компании не было.

«Товарищ» сделал большое, сложное и полезное дело. Он практически подготовил для возрождающегося торгового флота Республики пятьдесят испытанных, закаленных в борьбе с океаном, привыкших ко всяким опасностям и всяким климатам красных судоводителей. Он подготовил блестящий комсостав для наших будущих учебных судов, без которых невозможно подготовить необходимых нам красных морских командиров. Он установил тесную, братскую связь между трудящимися Республики Советов и трудящимися далеких южно-американских стран. Фотографии и кипы иностранных газет, привезенных «Товарищем», наглядно показывают, сколько тысяч людей перебывало на его палубе и какой популярностью пользовался и сам корабль, и его экипаж во всех портах, куда он гордо вносил под своим гафелем большой алый флаг с серпом и молотом и пятиконечной звездой.

Не легко далось это четырнадцатимесячное плавание его экипажу. Условия жизни на парусном корабле без современного оборудования невыносимо тяжелы. Не надо забывать, что на «Товарище» нет ни парового отопления для холодных погод, ни вентиляции для смягчения тропической духоты и жары. Нет рефрижератора, ледника, электрического освещения. Нет бани, нет ванн для купанья команды. Нет опреснителя… Я бы добавил, что до ремонта в Саутгемптоне не было ни радио, ни лазарета, ни красного уголка, ни постельных принадлежностей, ни даже исправных спасательных шлюпок…

— Вы были в Аргентине? Расскажите, это должно быть страшно интересно! — постоянно говорят нам.

— Да, мы были в Аргентине. Мы работали при 36° по Реомюру в тени. Мы пили теплую воду из корабельных цистерн. Мы спали на палубе, где нас буквально заедали москиты, так как в помещениях без вентиляции и с раскаленными керосиновыми лампами спать было невозможно. Иногда после работ мы съезжали на берег, мы ходили по великолепным улицам среди разряженной, веселой толпы, мы смотрели в залитые электричеством стекла саженных витрин, за которыми были выставлены изящнейшие и драгоценнейшие вещи, мы проходили мимо ресторанов, в которых гремела музыка, мы глазели на мчащиеся мимо нас сотни автомобилей, мы любовались на красивых женщин и решали сложнейшие математические задачи на тему о том, как можно ухитриться купить в богатейшем южноамериканском городе, где нет ни одного магазина, торгующего предметами скромного матросского обихода, пару рабочих штанов или башмаков на те несколько песо, которые уныло звенели в карманах наших форменных полотняных брюк.

Но довольно об этом. Вернемся к «Товарищу».

14 июля он вышел из Дувра. Попутный ветер неизменно гнал его на восток.

26 июля он уже прошел все Немецкое море, Скагеррак, Каттегат, Зунд и вошел в Балтику.

Ленинград зашевелился. Решено было устроить «Товарищу» торжественную встречу.

Мне было поручено следить за его плаванием и вовремя предупредить желавшие его чествовать организации.

Начиная со 2 августа я стал ежедневно получать радиограммы с «Товарища» с указанием его полуденной точки.

Все шло хорошо до входа в Финский залив.

5 августа, под островом Нарген, против входа в Ревельскую (Таллинскую) бухту, западный ветер стих, и задул легкий противный норд-ост. «Товарищ» начал бесплодно лавировать между островами Нарген и Родшер. За 5, 6, 7 и 8 августа корабль не продвинулся вперед ни на одну милю. 9-го прошел наконец Экгольм, 10-го дополз до Соммерса.

В ночь с 11 на 12 августа его догнал шедший из Лондона в Ленинград пароход «Троцкий» и взял на буксир до Кронштадта.

С утра 12 августа мой телефон звонил не переставая. Звонили ко мне, звонил я, наводя справки в морском дежурстве порта и уведомляя о движении «Товарища» заинтересованные организации и лиц.

В два часа пополудни «Товарищ» прибыл в Кронштадт под буксиром «Троцкого» и отдал якорь на рейде. Из Ленинграда были высланы за ним два буксирных парохода: один должен был тащить его по узкому морскому каналу, другой — помогать разворачиваться в тесных местах.

Прибытие «Товарища» в Ленинградский торговый порт ожидалось в 10–11 часов вечера, официальная встреча назначена на другой день в одиннадцать часов утра.

Часов в шесть вечера мне позвонил по телефону т. Б., капитан одного из портовых катеров:

— Хотите выйти со мной в море навстречу «Товарищу»?

— Конечно хочу! Где ваш катер? Как на него попасть?

— Катер будет в восемь часов у пристани против Горного института, приходите.

— Буду обязательно!

Августовское солнце медленно скользит к горизонту.

Моторный катер пенит буроватую воду морского канала и летит навстречу заходящему солнцу.

Временами по темнеющему небу пробегают тучки и моросит дождь. Прохладно.

«Товарища» еще не видать. Начинает темнеть.

Вдруг из-за одного из поворотов канала ясно вырисовываются на лилово-багровом горизонте знакомые высокие мачты с длинными реями и густая паутина снастей.

Впереди дымят оба буксира. Трудно им, бедным, тащить большой нагруженный корабль. Издалека слышно, как пыхтят их машины.

Ближе и ближе «Товарищ»… Мои глаза, не отрываясь, вглядываются в его рангоут, контуры его корпуса…

Неужели я оставил его целых семь месяцев тому назад?..

Не верится… Кажется, я еще вчера был на его палубе…

Мы равняемся. В северных сумерках еще хорошо видны все детали.

Борта унизаны знакомыми фигурами и головами соплавателей… По юту двигается взад и вперед дородная фигура капитана Фреймана. У высокого штурвала маячит четвертый, теперь третий, помощник Черепенников.

— Поздравляю товарищей с благополучным возвращением на родину! — кричу я с катера.

— Ура! Ура! — раздается в ответ.

Меня узнали. Мне машут шапками, платками, кричат… Наш катер делает поворот, режет корму «Товарища», уменьшает ход и идет вдоль его правого борта на расстоянии нескольких сажен.

— Подходите к борту! Дмитрий Афанасьевич, милости просим на судно! — несется с «Товарища».

— С удовольствием! А как погранохрана, таможня?

— Вам можно, мы уже спрашивали.

— Есть!

Катер перекладывает руль, прижимается к борту «Товарища», с которого висит штормтрап (веревочная лестница), я быстро взбираюсь на палубу и попадаю в толпу учеников и команды…

Объятия, горячие рукопожатия, отрывочные восклицания…

Меня перебрасывают, как футбольный мяч…

Наконец я добираюсь до юта и здороваюсь с комсоставом…

Опять объятия, отрывочные вопросы, недоконченные ответы…

Да, много, много было пережито вместе. Полярные шторма, гнилые, рвущиеся при каждом серьезном налете ветра паруса и снасти. Борьба с начальством за ремонт в Англии. Тихий ласковый северо-восточный пассат. Ловля акул и дорад. Штилевая полоса с сумасшедшими грозами, ливнями и бешеными шквалами. Штормы Южной Атлантики. Буксировка через мели в Лаплате. Теплая питьевая вода. Вечная солонина. Консервы, галеты. Нестерпимая жара. Москиты. Налетающие памперосы… да разве все перечтешь!..

— Ну, смотрите, Дмитрий Афанасьевич, — сказал мне старпом К. Ф. Саенко. — Как вы довольны кораблем? Как взошли посеянные вами семена?

Я оглянулся кругом: на белой краске бортов, рубок и шлюпок ни одного пятнышка. Старая палуба оттерта песком и камнем и по чистоте не уступит хорошо выскобленному кухонному столу домовитой хозяйки. Медь, даже в сумраке вечера, горит золотом. Снасти вытянуты. Реи безукоризненно выровнены. Паруса укатаны и закреплены, что называется, в ниточку…

Я прошел по палубам, заглянул в помещения, лазарет, в красный уголок — все сияет щеголеватой, чисто морской чистотой.

В красном уголке целая коллекция подарков от рабочих и партийных организаций южноамериканских республик: барельеф с аллегорической фигурой труда из Монтевидео, бюст Ленина (сделан итальянскими рабочими в Росарио), металлические венки, вымпел от рабочих Дувра…