Вдруг где-то далеко-далеко, справа что-то тускло блеснуло, и сейчас же яркая голубая зарница полоснула по небу.
Послышался странный шум, похожий на отдаленный рокот водяной мельницы. Шум приближался…
Слева, там, где тянулась воображаемая линия горизонта, запрыгали маленькие, мутно-зеленые огоньки бегущих по морю «зайчиков».
Это шел шквал. Его надо было принять с кормы и под уменьшенными парусами.
— Командуйте, — сказал я стоявшему рядом старшему помощнику.
— Право на борт!.. Рассыльный, всех наверх паруса убавлять!
На палубе раздался торопливый топот босых ног. И вдруг по всему кораблю пробежала легкая дрожь, и он нервно запрыгал на маленьких островерхих волнушках.
Ветра еще не было, но он быстро приближался, и нельзя было предвидеть, с какой яростью он набросится на корабль.
В полной тьме одно за другим отдавались громкие слова команды. Корабль жил. Скрипели невидимые блоки, хрипло шелестели мягкие манильские снасти, шуршали спускаемые и подтягиваемые на снастях паруса. По палубе топали десятки босых ног. Доносились слова отдельных добавочных команд младших помощников и иногда ласковой рабочей ругани учеников и матросов…
— Повахтенно к своим мачтам! Пошел наверх паруса крепить!..
И не успели замолкнуть последние слова команды, как резкий звенящий звук налетевшего ветра прорезал густую тьму и сразу превратился в неистовый рев.
Бешено захлопали о мачты паруса, затем надулись, судно накренилось под жестоким напором ветра. Но руль уже был положен на борт, и оно медленно начало уваливаться вправо, тяжело выпрямляясь и принимая шквал с кормы…
Нестерпимый свет громадного пучка молний разорвал тьму и осветил на мгновение окаменело надувшиеся нижние паруса, паутину снастей и фигуры людей, ползших вверх по гудящим от ветра вантам.
В тот же момент точно громадный тяжелый снаряд разорвался над нашими головами и своим взрывом заглушил и слова команды, и вой ветра, и клокот кипевшего моря.
С неба хлынули потоки воды.
Палуба, крыши рубок, люков, колпаки вентиляторов загудели непрерывной барабанной дробью.
Не успел замолкнуть первый раскат грома, как вторая молния прорезала небо, за ней другая, третья, четвертая…
Все небо озарялось непрерывными вспышками, как магнием. И гром, не поспевая за молнией, сливался в один бесконечный, безумный грохот.
Качаясь на высоких реях, люди боролись с вырывавшимися из рук складками тяжелых, сразу намокших парусов и старались их закрепить.
Я не отходил от руля. Помощники хлопотали на палубе, каждый у снастей своей мачты.
В гремящем хаосе моря и неба, освещенный зеленым фосфором вспененной воды и непрерывными вспышками синих молний, весь в сверкающей пене, как страшное привидение, «Товарищ» несся на юго-запад под напором попутного ветра.
Медленно, секунда за секундой, минута за минутой тянулось время…
Вдруг сразу, как обрезанный ножницами, оборвался ливень… Вспышки молний начали делаться реже, реже… Вяло пробурчал несколько раз и смолк гром… Хлопнув о мачты, повисли паруса… Корабль замедлил ход. Потемнело море… А небо стало быстро, быстро светлеть…
Плотные ткани туч одна за другой начали редеть, раздвигаться. Выплыли яркая ласковая луна и звезды и сладким, покойным светом облили и корабль, и мокрых, усталых людей, медленно спускавшихся с вант на кормовую палубу с застывшими у штурвала рулевыми в блестящих, точно покрытых желтым лаком дождевиках, с которых тяжело падали застрявшие в складках капли дождя.
Шквал прошел.
Я созвал всю команду и поблагодарил от лица службы за дружную и хорошую работу. Все были веселы.
— Ну, ребята, а подвахтенных я все-таки еще не отпущу. Покурите, передохните немножко и опять парусов прибавлять, а то, вот видите, после шквала маленький ветерок задул с севера, нам терять его не приходится.
— В другой раз он, черт, так не поймает меня врасплох, — сказал старший помощник Эрнест Иванович. — Сколько пресной воды даром пропало! Я уже очистил одну освободившуюся цистерну. Надо будет из ютовых шпигатов (водосточных труб) провести рукава в трюм, в цистерну…
В течение следующих трех дней мы получили столько шквалов с дождем, что большая цистерна, выпитая нашим экипажем после Мадейры и приготовленная к приему бесплатной воды, была почти полна. Не хватало трех тонн. И так как в течение нескольких последующих дней шквалы на время прекратились или, вернее, приняли более сухой характер, то Эрнест Иванович не переставал твердить:
— Эх, три тонны, три тонны бы мне еще! Всего бы три тонны!
Желание старшего помощника исполнилось, я думаю, процентов на тысячу: после маленького перерыва, мы получили такое количество тропического дождя, что не только наполнили цистерну, шлюпки, пустые бочки из-под солонины, но прямо не знали, куда деваться от лившейся на нас с неба воды. С тех пор шквалы с дождем получили прозвище «Тритоны Эрнеста Ивановича».
Один из «тритонов» испортил нам и праздник 7 ноября.
С утра все было хорошо. В восемь часов, вместо обычно подымаемого в море маленького кормового флага, был поднят наш самый большой и самый новый флаг, сшитый в Англии; такие же «стеньговые» флаги были подняты на верхушках всех мачт. В одиннадцать часов, перед обедом, был назначен парад. Весь экипаж оделся в белую форму и выстроился во фронт. Я обошел фронт, принял рапорты, поздравил с девятой годовщиной Великого Октября. Затем на палубу, за неимением на «Товарище» чеканных серебряных жбанов, были вынесены два чистых эмалированных ведра с крюшоном и несколько чайных чашек. Крюшон был сделан из мадеры, порядочно разбавленной кипяченой водой, но подкрепленной парой бутылок рома, консервированных фруктов, варенья и специально сохраненных для этого дня фуншалских ананасов. Вышло очень недурно, но, к сожалению, крюшон, как и все напитки на «Товарище», был тепел, и это сильно понижало его прелесть.
Я первый черпнул чашкой из ведра и предложил тост за процветание первой в мире Республики Рабочих и Крестьян, за ее вождей, за Третий Интернационал, за коммунистическую партию и за нашу смену — подрастающую и крепнущую революционную молодежь. Второй тост был за товарищей на «Товарище» и за счастливое плавание.
Оба тоста были, конечно, покрыты молодым, дружным «ура». К. Ф., вооружившись суповой ложкой и вилкой, привязанной к палочке, немного напоминавшей острогу, стал к ведрам за раздатчика, и ребята по очереди потянулись с чашками. Михаил Михайлович с «ролью» в руках ставил крестики против фамилий, получивших свою порцию, но, в конце концов, сбился со счета, и более ловкие ребята получили по лишней чашке.
После обеда назначен был митинг, а в четыре часа вечер самодеятельности. Митинг прошел удачно, а вечер самодеятельности был прерван очередным «тритоном». Пришлось убирать гроты и брамселя.
Шквал пронесся необычайно быстро, и в семь часов вечера «Товарищ» снова под всеми парусами мирно покачивался на ленивых, сонно перекатывавшихся волнах океана.
Вместо сорванной программы, пришлось ограничиться «блестящим фейерверком». Сожгли несколько фальшфейеров и пустили полдюжины сигнальных ракет, благо вблизи не было ни одного судна, и никто не мог принять наши ракеты за сигнал бедствия.
Какое великое изобретение радиотелеграф!
Находясь в открытом океане, за добрый десяток тысяч километров от родины, мы смогли поздравить далеких друзей и родных с радостным праздником Октября и послать привет вождям революции…
Когда «Товарищ» вступил в штилевую полосу, я отправил циркулярное радио на английском языке всем судам, находящимся между десятым градусом южной широты и экватором, следующего содержания:
«Командир русского советского учебного парусного корабля „Товарищ“ позывные РИУ просит пароходы, приближающиеся к экватору, сообщить, когда, кто, в какой долготе широте потерял зюйд-остовый пассат и вступил в штилевую полосу».
Я был буквально засыпан ответами с невидимых пароходов. Эти ответы помогли нанести на карту довольно точную линию южной границы штилевой полосы. Большинство ответов было чрезвычайно любезно. Некоторые капитаны осведомлялись, все ли у нас благополучно, и не терпим ли мы какой-нибудь нужды. Один, по всей вероятности, очень молодой англичанин, протелеграфировал нам целую инструкцию о пересечении парусными судами экватора в октябре и ноябре месяцах. Эту инструкцию он списал целиком из «Финдлея», и мы не могли отказать себе в несколько мальчишеской выходке, послав ему ответную радиотелеграмму следующего содержания:
