— Жалоб не было никаких, и губернатор говорит, что ваш экипаж ведет себя на берегу так, как не ведет себя экипаж ни с одного другого судна, все равно, военного или коммерческого, но… таково предписание Лиссабона…

— Но подумайте сами, сеньор команданто, за что же мы накажем целую треть нашего экипажа? Первая и вторая вахты побывали на берегу, а третья? Чем она виновата? Вы сами моряк, войдите же в наше положение, придумайте какой-нибудь способ!..

Начальник порта задумался.

Наконец ему пришла в голову блестящая мысль.

— У ваших людей есть штатское платье?

— Не у всех, но у большинства есть.

— Пусть ваша третья вахта съезжает завтра на берег не вместе, а маленькими группами, по два, по три человека, и по возможности, в штатском платье. Тех, у кого нет штатского платья, вы пошлите группой в контору сеньора Тавареса под предлогом закупки и доставки на судно последней провизии. Оттуда они могут разойтись и погулять по городу, но только опять же не гурьбой. Я предупрежу полицмейстера, он не будет обращать слишком строгого внимания.

Мы от души поблагодарили милого начальника порта и не пожалели «боцманских» выражений по адресу республиканского правительства Португалии.

На третий день все было исполнено по условию, и третья вахта, хотя и не так весело, как две предыдущие, съехала на берег.

Однако начиная с трех часов пополудни, к нашим ребятам, одетым как в форму, так и в штатское, начали подходить на улицах полицейские и вежливо предлагать возвратиться немедленно на судно. Если ребята притворялись, что не понимают ни португальского, ни ломаного английского языка, на котором говорили полицейские, и не обращали на них внимания, то полицейские ходили за ними по пятам и время от времени тянули за рукава.

В результате часам к пяти пополудни все вернулись на судно, за исключением трех или четырех человек, застрявших где-то в горах и вернувшихся уже в темноте без любезного конвоя полиции.

С заходом солнца нас окружила целая флотилия полицейских шлюпок, точь-в-точь, как в 1853 году фрегат «Палладу» в Нагасаки. Республиканская Португалия боялась «советской заразы» нисколько не меньше, чем дореформенная Япония «белых заморских чертей».

От захода солнца до полночи на Фуншалском рейде обычно стоит мертвый штиль, и только часов с двух ночи начинает тянуть легкий ветерок с гор, отдающих морю накопленное за день тепло.

К этому времени мы и приурочили свою съемку с якоря.

В два часа тридцать минут 8 октября раздалась команда:

— Пошел все наверх, с якоря сниматься!

Впрочем, никто не спал на «Товарище» в эту ночь. С вечера и часов до десяти приводили судно в походный порядок, а затем сидели на палубе, делились впечатлениями и наслаждались чудесной ночью и волшебной панорамой близкого берега с громадной, ушедшей вершиной в облака, горой, и тысячами огоньков по склонам.

Долго и медленно подымали якорь, втягивая звено за звеном семьдесят сажен тяжелой якорной цепи. Затем вступили под паруса и, подгоняемые легким бризом, уже в мутном свете приближающегося утра двинулись в далекий, неведомый для большинства нашего экипажа путь, к берегам далекой, чужой, сказочной Южной Америки.

Когда я был в четвертом или пятом классе гимназии, то у нас в классе произошел такой характерный анекдот: учитель словесности, говоря о том, как разно понимается и воспринимается разными лицами одно и то же литературное произведение, сказал: «Да что произведение, возьмем просто какое-нибудь понятие, — вот я скажу, например, слово „лошадь“, — подумайте над этим словом и представьте каждый себе, как рисуется в вашем воображении лошадь?» Понятие «лошадь» вызвало у всех совершенно разные представления: один сейчас же представил себе гордого белого коня, скачущего по бранному полю (явный результат впечатления от гремевшего тогда генерала Скобелева), другой представил себе четырех бронзовых коней на Аничковом мосту, третий — крестьянскую лошадь, запряженную в соху, а один ученик сказал: «Думаю, думаю и ничего представить себе не могу, а только ясно вижу большие буквы Л-О-Ш-А-Д-Ь».

Так вот, как теперь кто представляет себе океан? Я думаю, что все, кроме тех исключительных людей, у которых это слово вызывает в воображении только буквы О-К-Е-А-Н, представляют его себе, если не беспредельным, то, во всяком случае, громадным и полным простора. Вот насчет океанского простора я и хочу сказать несколько слов.

Острова Зеленого Мыса, мимо которых пролегал путь «Товарища», лежат под 25° западной долготы, а крайняя восточная оконечность Южной Америки, мыс Св. Рока, лежит под 35° западной долготы. Таким образом, расстояние по долготе между этими пунктами равняется всего десяти градусам или, с учетом на разность широт, приблизительно 550 милям. Разность широт этих двух пунктов равняется двадцати двум градусам или 1320 милям (морская миля — верста и три четверти).

В этом продолговатом и не бог весть каком уж большом четырехугольнике на парусное судно действуют самые разнообразные силы. В северной части четырехугольника дует обычно северо-восточный пассат, постепенно слабеющий по приближении к 10° северной широты. Затем его пересекает с востока на запад роковая для парусных кораблей штилевая полоса. В южной части четырехугольника дует юго-восточный пассат.

Кроме этих преобладающих ветров, между 20° и 10° северной широты, в восточной стороне четырехугольника можно получить довольно свежий западный ветер, известный под именем африканского муссона.

Север и юг четырехугольника пересекаются с востока на запад довольно сильными пассатными течениями, направляющимися от берегов Африки к группе Антильских островов. А ближе к берегам Африки, между северным и южным пассатным течением, вклинивается Гвинейское противотечение, идущее с запада на восток.

Таким образом, парусный корабль, идущий из Европы в Южную Америку, скоро после прохода островов Зеленого Мыса начинает терять попутный северо-восточный пассат и если не сумеет или не сможет воспользоваться африканским муссоном и Гвинейским противотечением, то будет по вступлении в штилевую полосу неминуемо отнесен течениями к западу, и, когда доберется наконец до юго-восточного пассата, этот пассат будет дуть ему почти в лоб.

Для того, чтобы благополучно миновать мыс Св. Рока и вступить в южную часть Атлантического океана, где расходящиеся в разные стороны берега Африки и Америки дают снова простор парусному кораблю, он должен, миновав острова Зеленого Мыса, употребить все силы, чтобы сделать значительный зигзаг к западу, в сторону Африки, и затем уже постепенно спускаться к югу, стараясь пересечь экватор между 25 и 27 меридианами.

Некоторые корабли, чтобы уменьшить крутизну этого зигзага и наверняка воспользоваться африканским муссоном и Гвинейским противотечением, прокладывают свой курс между островами Зеленого Мыса и африканским берегом. Однако этот способ многими лоциями не рекомендуется, так как ближе к берегам Африки муссон прерывается иногда жесточайшими восточными штормами и так называемыми белыми шквалами. Сами по себе берега Африки представляют для корабля целый ряд опасностей, о которых было бы слишком долго говорить в этом популярном очерке.

Мореплаватели всего света, особенно командиры парусных кораблей, обязаны тем, что они могут теперь плавать уже не наобум, лейтенанту американского флота Моори. Он первый обратил внимание на постоянный характер океанских ветров и течений и на изменения их силы и направления в зависимости от времени года. Его труды по метеорологии и гидрографии обратили на себя внимание всех образованных моряков, и в 1842 году он был назначен заведующим депо мореходных карт и инструментов в Вашингтоне. Здесь он разработал свои знаменитые карты ветров и течений, пользуясь тысячами вахтенных журналов кораблей всех наций. О плодотворности его гениального труда можно судить по статье в «Коммерческом журнале», напечатанной в мае 1854 года. В этой статье приведен короткий подсчет, который показывает, что, пользуясь картами и наставлениями для плавания Моори, суда всех наций сделали за один год экономию своим хозяевам, превышающую десять миллионов долларов.