В конце концов, так как нам, в сущности, ничего не было нужно, кроме свежей воды, мяса, овощей и наиболее дешевых сезонных фруктов, то наш выбор остановился на пожилом и очень солидном на вид сеньоре Карлосе Эухенио Таваресе да Сильва, фирма которого существовала, как значилось на его карточке, с 1842 года. Сеньор Таварес обещал нам доставить все самого высшего сорта и по самой умеренной цене. В старое время он снабжал провизией и материалами все русские военные суда, заходившие на Мадейру, и был уверен, что представители нового русского правительства останутся им так же довольны, как были довольны представители старого. «В Португалии, — добавил он, — тоже был когда-то король, однако сегодня мы празднуем пятнадцатую годовщину объявления нашей страны республикой». С этими словами он сделал рукой широкий закругленный жест, который оказал бы честь любому оперному актеру.

Я съехал на берег вместе с В. А. К. и Михаилом Михайловичем Черепенниковым в прекрасной собственной шлюпке сеньора Тавареса, выкрашенной в нежно-зеленую краску с полосатым черно-малиновым фальшбортом.

Нельзя было отказаться от предложения посмотреть контору и собственный склад любезного хозяина. Описывать их нечего. Контора была как контора, и склад как склад, но бутылка старой мадеры, которой нас угостил сеньор Таварес, была действительно хороша, и, не знаю, кто виноват в этом, мадейрские ли виноделы или наш Винторг, но фуншалская мадера была совершенно не похожа на московскую…

Выйдя из склада Тавареса, мы сели на автомобиль и, по обычной программе всех посещающих Мадейру туристов, отправились на вершину одного из пиков в «Монте-Палас-отель» для того, чтобы, полюбовавшись оттуда на необычайно красивую панораму города, спуститься вниз с горы на салазках. Да, на салазках, это не опечатка. Это обычный способ езды по горам на Мадейре.

К многочисленным виноградникам, фруктовым садам, виллам, домам и домикам, которыми усеян весь южный склон горы, ведет множество хорошо вымощенных гладко отшлифованным камнем дорог. Большинство этих дорог идет зигзагами, но две или три сбегают почти прямой линией с вершины к разным пунктам подножия. Вверх на гору подымаются в санях, запряженных быками, или, в последнее время, на автомобилях. Вниз спускаются по прямой дороге на санях без упряжки.

Пассажирские сани, или, вернее, салазки, состоят из пары полозьев очень крепкого и гладко отшлифованного дерева. Полозья довольно длинны, и посредине их устроена маленькая платформа с широким плетеным двухместным креслом и упором для ног. К задней части полозьев привязаны две веревки. Сани подтаскиваются к краю крутого спуска, пара здоровенных португальцев удерживает их сзади за веревки, вы садитесь в кресло, крепко упираетесь ногами в специальный упор, португальцы отталкиваются ногами, вскакивают сзади на полозья, вцепляются руками в спинку кресла, и вы летите вниз с быстротою хорошего поезда. При поворотах, правда, не очень крутых, стоящие сзади португальцы правят санками, отталкиваясь ногами в стороны. При чересчур сильном разбеге, соскакивают на полном ходу и тормозят за веревки. Такой спуск с горы требует хороших нервов от непривычного человека. Американские и английские туристки, необыкновенно любящие этот спорт, визжат на всю улицу.

Вверх, по дороге зигзагами, мы поднимались на хорошем автомобиле сорок пять минут. Медленно отходило от нас море, и медленно развертывалась неописуемо красивая панорама. Вниз на санках мы скатились в девять минут. Дома, сады мелькали. Море быстро надвигалось нам навстречу, и, стоящие на рейде суда, росли и летели на нас так, как на полотне кинематографа летит прямо на зрителя поезд.

Внизу, в городе, на улицах и бульварах двигалась густая толпа нарядно одетых людей. В разных местах играли военные оркестры. На открытых эстрадах выступали певцы, музыканты и разыгрывались какие-то сценки.

Около отеля, в который мы направились ужинать, нам встретился начальник порта. Лицо его было несколько встревожено.

— Мне очень жаль, — сказал он, пожимая руки, — но я должен сообщить вам не особенно приятную новость: я докладывал губернатору о великолепном состоянии судна, дисциплине и прекрасном впечатлении, которое на меня произвел экипаж, но губернатор опасается пропаганды и запросил по телеграфу специальные инструкции из Лиссабона. Во всяком случае, он дал распоряжение полицмейстеру зорко следить за поведением ваших людей в городе и при малейшем инциденте немедленно прекратить всякое сообщение корабля с берегом…

Я стал его успокаивать и заверять, что, кроме предоставления практических навыков будущим командирам советского торгового флота, наше судно не преследует никаких других целей. Мы зашли на Мадейру только за тем, чтобы дать освежиться экипажу и запастись свежей водой и провизией перед длинным океанским переходом. За поведение экипажа на берегу я вполне ручаюсь. Полицмейстеру, по нашей вине, по крайней мере, не придется водворять нас на судно и прекращать сообщение. Что же касается Лиссабона, то трудно ждать оттуда ответа раньше, чем через два-три дня, потому что всякая правительственная телеграмма и всякий ответ на нее, во всяком государстве, должны пройти предварительно через несколько инстанций, а на каждую инстанцию нужны, если не дни, то, во всяком случае, часы. Мы же думаем простоять в Фуншале не больше трех дней.

Начальник порта покачал головой:

— Я не знаю содержания телеграммы, посланной губернатором в Лиссабон, но он очень тревожится.

— Надеюсь, что завтра утром, после рапорта полицмейстера, его тревога уменьшится. Не доставите ли нам, сеньор начальник порта, удовольствия пообедать с нами в гостинице?

«Сеньор начальник порта» оглянулся кругом и, нагнувшись к моему уху, прошептал:

— Поверьте, что это доставило бы мне гораздо больше удовольствия, чем вам. Я очень интересуюсь вашей страной, но… про этот обед полицмейстер тоже доложил бы завтра губернатору, и мне это было бы не особенно приятно… Вы понимаете меня?

— К сожалению, хорошо понимаю, — ответил я.

— Моряки всегда сумеют понять друг друга. Я очень рад, что встретился с вами. — И, тиснув мою руку, бедный «команданто дей бахия»^[77] скрылся в ближайший переулок.

Мы отлично пообедали на веранде ресторана. Стемнело. Расстилавшаяся под нами улица была залита светом зеленых и красных лампочек (национальные цвета Португалии). Музыка гремела неумолкаемо. Появились толпы ряженых, начинался карнавал. Впрочем, костюмы были довольно обычны: пьеро, арлекины, цыганки, черти, рыцари. Несмотря на пятнадцатилетие республики, ни одной карикатуры на старый строй, старый режим.

К полночи все кончилось, и мы возвратились на судно.

На другой день на берег была спущена вторая вахта, и наша молодежь устроила экскурсию в горы пешком.

Сеньор Таварес доставил на судно горы овощей и фруктов.

На грузовых люках устроили закрома из досок и ссыпали туда морковь, картошку, репу, лук, свеклу… Ящики со свежими помидорами убрали в тень кладовой, ящики с зеленоватыми, не совсем дозревшими, но необыкновенно ароматными лимонами, разложили на солнце на крыше рубки. Бананы и ананасы развесили под гиком и на вантах на юте. Вахтенному штурманскому ученику поручено было вести им строгий учет, не подпускать лакомок и, при смене с вахты, сдавать по счету. Артельщику выдавать счетом же под расписку.

Водяная баржа, стоящая у борта, перекачивала в наши цистерны холодную и чистую, как кристалл, воду мадейрских родников.

Все шло хорошо до самого вечера.

Вечером приехал на своем катере начальник порта. Он был немедленно приглашен в кают-компанию. По грустному выражению его лица мы сразу поняли, что случилось что-то неладное.

— Господа товарищи (сеньори камарадас), — начал он томным голосом, — губернатором получен ответ из Лиссабона. Вас запрещено спускать на берег…

Кают-компания зашумела:

— Но позвольте, сеньор команданто, разве были на нас какие-нибудь жалобы? Разве наши люди вели себя нелояльно?