Утренняя же гладь с золотым отливом, наоборот, порождала в нём светлые мысли, уносила в будущее. И каждый раз его чувства обострялись по-новому, ни разу не повторяясь. Они заставляли невольно задуматься о безвозвратности мига жизни. Вспоминалось детство, и, к удивлению, Абросим видел себя со стороны…

…Вот он, держась за бабушкин подол, стоит на обрывистом берегу реки. Голубые бусинки глаз с нескрываемым любопытством устремлены вдаль, где река делает изгиб. Там он видит плоты и людей, стоящих на них.

– Сё это? – спрашивает малышка Абросим бабушку, указывая пальчиком на плоты.

– Люди, внучек, рабы божьи.

– А сё они делают?

– Плоты гонят, лес сплавляют.

– Засем?

– Так графу Голицыну угодно.

Абросим некоторое время молчит, потом мечтательно произносит:

– Я тозе хосю гнать плоты.

– Будешь и ты гнать, когда подрастёшь. Весь наш род лес сплавляет. И баржи с рудой тоже.

Затем он видит себя в шесть лет. Впервые, страшно волнуясь, переправляет на противоположный берег всех желающих. Утлая лодка-плоскодонка чуть не вся ушла под воду и неуклюже отчаливает от берега.

Абросим ещё жидковат, и весло для него кажется неимоверно тяжёлым. Неокрепшие мускулы рук предательски подрагивают под рубашкой. Закусив губу от натуги, он медленно тянет весло на себя.

В тринадцать лет, вопреки негласным правилам, отец Абросима – Фёдор Митрофанов – взял сына на сплав руды. Взял, чтобы испытать и закалить будущего сплавщика.

В те далёкие времена тринадцатилетний возраст подростка, по местным меркам, считался как бы началом становления мужчины, точкой отсчёта вхождения во взрослую жизнь. Парнишке поручалась уже любая крестьянская работа. Правда, взрослые, всё-таки, присматривали за ходом её исполнения.

Когда поступила команда собираться в дорогу – Абросим едва не задохнулся от гордости, распиравшей его грудь.

Фёдор Митрофанов и его семеро братьев подряжались ежегодно у приказчиков графа Голицына. Сплавляли по реке руду.

Многие пытались конкурировать с братьями, желая подзаработать на сплаве. Но их попытки заканчивались неудачей. Не удавалось завистливым плотогонам удержать гружёный шитик на стержне стремительного потока реки.

Мощная струя течения захватывала неуклюжую баржу и швыряла на прибрежные скалы. Со скрежетом лопались борта, и руда шла на дно. Подряд расторгался, неудачник возмещал убытки из собственного кармана.

Братьям Митрофановым удача сопутствовала каждый сезон.

… Абросим вздрогнул и открыл глаза. Видения сплава исчезли. Он понял, что немного вздремнул, поскольку небо заметно почернело. Занавес тьмы уже зашторил просвет между деревьями, и тайга стала выглядеть ещё величественнее.

Утром Абросиму предстояла работа, ради которой, в общем-то, он и поднялся вверх по реке. Старик подрядился в лесосплавной конторе на заготовку мха. В посёлке возводили двухквартирные дома из деревянного бруса и без мха обойтись было нельзя.

Впервые Абросим Митрофанов появился здесь около тридцати лет назад и место ему сразу понравилось безлюдностью и первозданной тишиной. В народе это место называлось Гиблым Яром, и люди старались обходить его стороной. Гиблым – потому что здесь иногда гибли люди, повстречавшись с беглыми заключёнными. Река в этом месте делала большой изгиб, создавая самое короткое расстояние от колонии с особым режимом.

Рецидивисты в полосатой робе, вырвавшись из-за колючей проволоки, шли сразу к реке. Встретив на своём пути охотника и ли рыболова, они забирали у него продукты, одежду и лодку. Самого же человека безжалостно убивали. За ночь беглецам удавалось уходить по реке очень далеко.

Но Абросим Митрофанов игнорировал опасения и лучшего места для своих нужд не желал.

Нынешним летом вновь был побег. Из колонии бежал Роман Тумачинский по кличке Баклан.

После встречи с отчимом он ушёл в тайгу и словно растворился в ней.

Несколько раз участковый милиционер Николай Ищикин делал вылазки-облавы на беглеца. Но тщетно. Капитан и сам понимал: искать Баклана в тайге бесполезно. Не таков он, чтобы залечь где-нибудь в пихтаче и хлестать водку. Беглый заключённый в тайге – что иголка в стогу сена.

С реки подул влажный прохладный ветерок. Абросим встал, достал из шалаша телогрейку, набросил на плечи.

Разжёг костёр, потом снова улёгся в своё ложе. Чуть слышно шелестел прибрежный ивняк. Ленивые волны, набегая на галечник, создавали монотонно-убаюкивающую мелодию. Незаметно для себя старик вновь задремал.

Ему приснилась старшая дочь Анна, безвременно ушедшая из жизни пятнадцать лет назад. Стройная, чернявая, с распущенными до плеч волосами, она стояла на высоком берегу реки и что-то кричала ему вниз, где он смолил лодку, подготавливая к сезону.

…Случилось это в год её совершеннолетия. Красотой природа наделила Анну щедро – от парней не было отбоя. А она выделила среди всех поклонников лишь одного – молчаливого вальщика леса Костю.

Васька Ермаков знал о взаимоотношениях Анны и Кости, но никак не мог смириться с мыслью, что девушка достанется не ему. С завидным терпением он переносил все её дерзости и насмешки над собой. Когда понял окончательно, что у него нет никаких шансов на взаимность, решил отомстить Анне, растоптать её любовь. Васька принялся следить за влюблёнными ежедневно, следуя за ними по пятам.

Однажды, как только стемнело, Васька засел в густом пихтаче и стал ждать. Словно зверь на охоте, он приготовился к нападению.

Едва девушка миновала его – выскочил из засады, в два прыжка очутился на тропинке и рысью набросился на неё сзади.

Закричать Анна не успела – зажав ей рот грязной ладонью и матерно ругаясь, негодяй мгновенно подмял её под себя и с животной страстью в теле разорвал на ней одежду…

В ту же ночь Анна повесилась. Не в силах пережить случившееся, она забралась на самую вершину старого осокоря, скрутила жгутом любимую косынку в ромашках – подарок Кости, – изготовила петлю и набросила себе на шею.

Наутро всё население их небольшого таёжного посёлка в скорбном молчании собралось у холма, на котором гордо и одиноко возвышался могучий осокорь.

Посреди холма, обхватив руками, казалось, намертво ствол дерева, голосила мать Анны – Ефросинья. Абросим же, онемев от внезапно обрушившегося горя, бестолково топтался подле неё, поглаживал беспрестанно жену по голове, и бросал на людей затуманенный взор. Слёз у него не было – красные воспалённые глаза выражали душевную боль намного ярче, нежели бы он плакал.

Когда к дереву подошёл милиционер и, отстранив рыдавшую Ефросинью, собрался взобраться на осокорь, чтобы срезать петлю, из толпы вдруг выбежал Костя. С негодованием в голосе он громко закричал:

– Постойте! Что вы делаете?! Как можно?

Милиционер вначале опешил, не понимая, что от него требуется. Потом, заглянув в глаза парню, посторонился.

Спускал на землю мёртвую Анну Костя очень долго, осторожно и бережно, словно боялся причинить любимой нестерпимую боль. Закончив, взял её в последний раз на руки и понёс к машине, как невесту. Поцеловал Анну в лоб и громко, как-то неумело, с выкриками, разрыдался…

– Проснись, батя! – неожиданно произнёс кто-то рядом громким голосом.

Абросим открыл глаза, резко приподнялся, сел. Перед ним стоял Роман Тумачинский.

– Ты что это по ночам колобродишь-то? – первое, что пришло на ум, спросил спросонок старик.

– Не спится отчего-то на земле – сказывается привычка отдыхать на нарах, – Баклан осклабился и подошёл ближе, присел на корточки рядом. – Обитаю я сейчас неподалёку от тебя. Стало быть, мы соседи. Вот я и подумал: а почему бы не потрясти губой с хорошим человеком? Верно? Может, потом у меня сон какой-нибудь звездастый завяжется.

Абросим достал кисет, принялся раскуривать трубку.

– Третью неделю по тайге петляю, а кажется, будто третий месяц пошёл, – продолжил Роман. – Как заяц. Достал меня ваш участковый мент, никакого покоя от него. И что он такой службистый? Не знаешь, случайно? Сидел бы себе в посёлке, да самогонщиков ловил. А то, всякое в тайге случается, – напорется, ненароком, на что-нибудь острое.