Давид. Будет. Непременно.

Таня. Я стала очень жадная, Додька! Хочу, чтобы все исполнилось. Все, что придумала. Самая малая малость. Ничего не желаю уступать. Вот кончим, и тогда…

Быстро входит сосед Давида – Слава Лебедев. Он коренастый, косолапый, у него открытое мальчишеское лицо и большие, солидные роговые очки.

Лебедев. Добрый вечер.

Таня. Добрый вечер, Славочка.

Лебедев. Тебе письмо, Давид. (Через стол перебросил Давиду письмо. Сел на свою кровать, закрыл руками лицо.)

Таня. Что с вами?

Лебедев. Голова болит.

Таня. И вы захворали?! Честное слово, прямо не общежитие, а лазарет!

Давид. Слава, а что в газетах?

Лебедев. Все то же. Продолжаются бои на подступах к Мадриду.

Давид вскрыл конверт, быстро пробежал глазами письмо.

Таня. Откуда?

Давид. Из Тульчина. Целый месяц шло. (Встал, со злостью разорвал письмо, бросил в пепельницу.)

Таня. Что такое?

Давид. А какого черта он денег не шлет?!

Таня. Кто?

Давид, не отвечая, грустно примостился на подоконнике.

Таня. В общем, я ухожу… Через час вернусь. Хотите, Славочка, я пирамидона вам принесу?

Лебедев. Спасибо, у меня есть. Большое спасибо.

Таня (наклонилась к Лебедеву). Славочка, вы очень хороший человек! Правда, правда! И вот что – можно, я вам буду говорить «ты»? (Засмеялась.) Мальчики, сидите и ждите – я скоро вернусь, и мы что-нибудь вместе придумаем! (Снова засмеялась, перекружилась на каблуках и исчезла.)

Долгое молчание.

Лебедев. Никто не спрашивал меня?

Давид. Нет, никто.

Лебедев. Голова смертельно болит… А Таня откуда знает? Ты ей сказал?

Давид. Да.

Лебедев. Ну, правильно. Я ведь и не скрываю… Черт, голова как болит! Весь день прошатался но городу! Все думал!

Давид. О чем?

Лебедев. Об отце. Ты пойми, ведь я не просто любил его. Я им всегда гордился. И всегда помнил о нем. Даже на зачете, когда Чайковского играл, – помнил о нем. О том, что это он научил меня говорить, читать, запускать змея, переплывать Волгу…

Давид (вспыхнув). Перестань!

Лебедев. Что ты?

Давид (помолчав). Ничего. Извини.

Лебедев. А теперь мне говорят – он враг… Должен я в это верить или не должен?

Давид. Должен.

Лебедев. Почему?

Давид. Потому, что ты комсомолец…

Лебедев (резко). А я не комсомолец!

Давид (опешил). Что-о?

Лебедев. Меня исключили сегодня. И со стипендии сняли. Вот, брат, какие дела!

Давид (недоверчиво). Врешь! (Поглядел на Лебедева, сжал кулаки.) Ну, это уж слишком! Это ерунда, Славка!

Лебедев (взорвался). Да? А что не слишком? На каких весах это меряют, что слишком, а что не слишком?! (Поморщился.) Черт, как болит голова! А в общем, Додька, тяжело! Очень тяжело. Из консерватории придется, конечно, уйти.

Давид. Ты шутишь?

Лебедев (усмехнулся). Разве похоже? Нет, не шучу. У меня в Кинешме мать, сестренка маленькая – мне помогать им теперь надо… Уйду в какое-нибудь кино…

Давид. В какое кино?

Лебедев. Ну, в оркестр, который перед сеансами играет… Что я «Кукарачу», что ли, сыграть не смогу?!

В дверь стучат.

Давид. Кто там?

Входит, прихрамывая, высокий русоголовый человек в гимнастерке и сапогах. Это секретарь партийного бюро консерватории – Иван Кузьмин Чернышев. Ему сорок лет, не больше, но и Давиду и Славе Лебедеву он, разумеется, кажется стариком. У него широкое рябое лицо, добрые близорукие глаза. В руке у Чернышева полевая сумка, чем-то туго набитая, повидавшая виды.

Чернышев. Добрый вечер, друзья! К вам можно?

Давид (удивленно и радостно). Иван Кузьмич? Здравствуйте. Конечно можно. Милости просим.

Лебедев (коротко). Здравствуйте.

Чернышев неторопливо придвигает стул к постели Давида, вытирает платком лицо.

Чернышев. Жарко. Как здоровье, Давид?

Давид. Температура.

Чернышев (покачал головой). Беда-a! (Улыбнулся.) Поправляйся скорей, дела есть.

Давид (внимательно поглядел на Чернышева, прищурил глаза). Иван Кузьмич, это очень хорошо, что вы пришли! Очень хорошо. Я сейчас… Мне сейчас сказал Лебедев…

Лебедев. Давид, перестань!

Отворяется дверь, и снова появляется Людмила Шутова.

Людмила. Шварц!

Давид (резко). Людмила, к нам сейчас нельзя!

Людмила. Ничего, ничего! Мне можно! Шварц, а какой основной вопрос стоял на втором съезде?

Давид. До чего же ты мне надоела! Программа партии.

Людмила. Так, нормально. А закурить нет. Славка?

Лебедев. Нет.

Чернышев (с улыбкой). И я не курю.

Людмила. Жалеете! Все у вас, ребята, есть – только совести у вас, ребята, нет…

Давид. Людмила, уходи!

Людмила. Между прочим, Славка, держи тридцать рублей. Я зимой у тебя брала. Не помнишь? Держи, держи и не спорь! (Положила руку Лебедеву на плечо.) И не горюй, Славка! Выше голову!

Давид. Людмила!

Людмила. Поэма не кончена, продолжение в следующем номере… Прощай, прощай и помни обо мне! (Уходит.)

Молчание.

Чернышев (засмеялся). Занятная гражданочка! Это кто же такая?

Давид. Шутова Людмила. Из Литинститута. Она – не то гениальная, не то ненормальная! Не поймешь!

Лебедев (с виноватой и смущенной улыбкой спрятал деньги в карман пиджака). Какой-то долг выдумала…

Молчание.

Давид (волнуясь). Вот, кстати, Иван Кузьмич, я начал говорить, а она перебила… Я хотел… Мне сейчас сказал Славка, что его исключили из комсомола и сняли со стипендии.

Чернышев (негромко). Ну, насчет комсомола – этот вопрос будет окончательно решать райком. А насчет стипендии – зайди в понедельник, Лебедев, в дирекцию, к Фалалею – он тебе даст приказ почитать.

Лебедев. А я уже читал, спасибо.

Чернышев. Ты утренний приказ читал. А это другой – вечерний.

Давид. О чем?

Чернышев. Об отмене утреннего! (С невеселым смешком.) Как говорится – круговорот азота в природе. Вы проходили в школе такую штуковину?

Давид. Видишь, Славка?

Лебедев (зачем-то снял очки, подышат на стекла. Встал). Вижу! До свидания!

Чернышев. Погоди! Ты смотрел новое кино «Депутат Балтики»?

Лебедев. Нет еще.

Чернышев. И я не смотрел. А говорят, стоит! Может, сбегаешь, если не лень, возьмешь билеты на девять тридцать.