— Отколь ты это ведаешь?

— Оттуда же, откуда узнал про то, как делать доброе железо. И не только его. От Велеса. Которому приказал Перун наставить меня и просветить.

Они ничего не ответили.

Нахмурились.

— Посему я и говорю — закопать их ладнее, чем сжечь, — нарушил тишину Беромир, когда пауза стала уже слишком длинной и тяжкой. — Больше заботы. Больше почести. Такое Перун любит.

— Сам же сказал — только достойных.

— А они погибли в бою. Не во время бегства, а именно в бою. Это доблестно. Перун такое уважает. Посему, если их закопать, а не сжечь, положив с ними их оружие, то надежды на Красные чертоги у них будут. Хотя бы на несколько дней. А там от каждого часа польза великая. А ежели в Красные чертоги он их и не направит, то всяко улучит их перерождение.

— А оружие зачем с ними класть?

— Сие уважение. Если живые оказывают уважение мертвому — значит он жил достойно. Понятно, в крайности впадать — опасно. Перун пустой роскоши не любит, но…

Следующие полчаса Беромир рассказывал мистическую подоплеку погребального обряда, которую сам придумал. Загодя. Привязав сюда даже валькирий — особых дев из числа прислужниц Мары, которые приходят за славными воинами, павшими в бою…

Если говорить прямо, то вся эта история оказалась высосана ведуном из пальца. Зачем?

Ну жгли трупы и жгли.

Беромиру, как человеку абсолютно бездуховному, было это все без разницы. Даже в чем-то хорошо, ибо гигиенично. И обширные кладбища не требовались.

Но, работая над большим мифом, он вспомнил страдания своих друзей-приятелей, которые изучали погребения с такими вот кремациями. Реконструкцию лица по кальцинированному и сильно разрушенному черепу не сделаешь. ДНК нормально не возьмешь. Антропологические признаки не обследуешь. Да и вообще — одни проблемы.

Вот и решил он «натянуть сову на глобус», слегка облегчив им труд там, в будущем. Ведь почти наверняка рано или поздно вопросами археологии люди заинтересуются.

Хуже того — Беромир в рамках своей концепции погребения предлагал в каждую могилу уважаемого человека помещать табличку с его деяниями. Можно глиняную, можно еще какую. Главное — нетленную. А то все эти обезличенные скелеты в раскопах изрядно его раздражали. Сиди и гадай каждый раз — кто это, откуда, чем занимался… даже порой этнокультурную принадлежность не определить, ежели комплекс погребальный неполный или искаженный.

Сплошная головная боль.

Поэтому он и навешивал аборигенам «лапшу на уши». Благо, что случай оказался более чем подходящим. И, отправив большую часть гостей с учениками копать могилы в еще не мерзлой земле, он сам засел заниматься косплеем шумеров. Ну, то есть, заниматься изготовлением глиняных табличек с надписями…

— Я слушала твои речи, — тихонько прошептала Дарья, когда никого рядом не было. — Это правда?

— Что именно?

— Про сжигание?

— Да.

— А мой сын… Я… он уже ушел на перерождение?

— Я не знаю.

— Ты можешь как-то облегчить его судьбу?

Беромир задумался.

Минуты две или три молчал, смотря перед собой в пустоту и лихорадочно думая. А потом произнес:

— Пойдем, — и увлек Дарью за собой.

Был уже вечер.

С погребением уже завершили дела. Да и раненых обслужили. Так что народ отдыхал перед отбоем.

Беромир же прошел к гончарному кругу.

Положил на него немного глины. Раскатал ее в плоскую «доску».

И взяв палочку, заточил ее особым образом. После чего начал на этой табличке изображать клинопись. Разумеется, он ей не владел. Просто много раз видел в фото- и видеоматериалах. Да и вживую — в музеях. Вот и стилизовал тот алфавит, который же ранее и придумал на базе русского.

На ходу.

Импровизируя.

Получалось до жути странно и необычно. Ну и практически не читаемо. Да и неважно. Потому как записал он там первое, что в голову пришло. На удивление этим «откровением» стала Колыханка от «Саши и Сырожи». Ну та, где спать хотят вагоны и в пачках макароны…

— И что это? — настороженно спросила Дарья, когда он закончил.

— Печать НерЗула. Если душа твоего сына не ушла еще на перерождение, то она позволить облегчить его судьбу.

— А если уже ушла?

— То на следующем суде у него будет сильное подспорье.

— А что с печатью этой нужно делать дальше? Хранить?

— Возьми ее в руки. Максимально ясно представь сына и сомни, а потом в реку выброси. Печать эта имеет силу лишь единожды и только для одного человека. Узор подсказывает сам Перун в каждом конкретном случае.

Дарья молча обняла Беромира.

Поцеловала в щеку.

И с выступившими слезами выполнила то, что он сказал.

Молча.

А потом удалилась в женскую часть длинного дома, погруженная в печаль.

Это было странно.

Очень.

Но ведун не стал сильно рефлексировать. Он и сам отправился спать, потому что завтра утром им нужно было выступать. Всем. И гостям, и ему со своими учениками, оставив раненных на попечение Дарьи да прочих женщин. Так-то опасно. Если бы сестра Беромира не являлась ведьмой Мары, не решился. А так — этих бедолаг самих от нее потряхивало. Боялись. Сильно. Местами до усрачки…

* * *

Борята после того веча был сам не свой.

Да — сделал, что хотел.

Но взгляды порой на себе ловил нехорошие. И прямо кожей чувствовал нарастающую угрозу. Только ни разу так и не удалось приметить — кто именно так на него смотрит. Что злило и тревожило все сильнее и сильнее.

И тут, словно наваждение — подался в сторону.

А мимо лица просвистела дубинка.

Вот буквально на два пальца. Чуть нос не своротила.

Мгновение.

И нападающий попытался ударить наотмашь — снизу, но Борята выставил руки и заблокировал этот порыв. Да так удачно, что левая его ладонь попала прямо в основании кисти нападающего. Из-за чего дубинку тот не удержал, и она отлетела в сторону.

— Ты что творишь! Окаянный! — выкрикнул кто-то со стороны.

— Что? — удивился Борята, озираясь на этот голос.

А там из-за угла появилось двое довольно крепких ребят. И тоже — с дубинками в руках.

— Ты почто на Говена напал⁈

— Что вы несете⁈ Это он на меня напал!

— Ай-ай-ай… — покачал поднимавшийся с земли Говен, который туда рухнул, после неудачного нападения. Растирая кисть. — Как тебе не стыдно? Только стал боярином — а уже шалишь.

— Брехун!

— Тише, тише, — усмехнулся он. — Как мы скажем, так и будет. Других видаков-то нет.

— Не боишься гнева Перуна?

— То не мне — тебе его бояться надо. За несправедливость ответ держать. За то, что власти возжелал и прочих презрел возвышаясь.

Борята нехорошо прищурился и поджал губы.

— Бей его робята. Защитничка нашего! — хохотнул Говен.

Это был тот самый старейшина, который больше всех выступал на собрании. Вот и не усидел.

Мгновение.

И Борята резко присел, пропуская над собой дубинку.

Шаг в сторону с поворотом корпуса.

Захват за рубаху левой рукой.

Рывок на себя. И, заодно, правой он таки дотянулся до сакса, висевшего у него на поясе.

Шаг назад.

Нападающий думал, что его толкать назад будут, а Борята на себя потянул. Оттого и едва не рухнул, потеряв равновесие.

Подшаг.

Поворот.

Удар.

И сакс, взятый обратным хватом, вошел в мягкое тело на половину клинка в корпус у шеи. Вертикально.

Перехват ножа.

Рывок.

И вот боярин уже стоял со здоровенным ножом в руке, а за его спиной оседал его враг, хрипя и булькая.

Шаг.

И второй крепкий мужчина попытался ударить боярина. Сверху вниз, метя по голове, дабы ее разбить.

Но упражнения с Беромиром сказались. И он просто довернул корпус. Противник же, не рассчитав свои силы, стал «проваливаться» и заваливаться вперед.