По слухам, которые имели хождение в чекистской среде (а в Кремле уши и глаза есть), в те еще времена, когда могли свободно критиковать высшую власть и когда все «вожди» были еще равны и была даже оппозиция и не относились к Сталину подобострастно, не делали из него Бога, в те еще времена ходили о Сталине слухи о его неудачной семейной жизни, что нелады у него в семье, не ладил он с женой и не живет он со своей Надей. Откуда появились эти слухи, и кто их распространял – было неизвестно. Скорее всего, их распространяли его недоброжелатели из рядов оппозиции. А почему не ладил с женой? Был старше своей Нади на двадцать с лишним лет, а никакой мудрости так и не нажил, чтобы управиться и в ладу жить с женщиной. Не сошлись характерами? Ну, так отпустил бы он свою Надю и женился бы снова или завел бы себе подругу. Зачем деспоту мучить женщину? Нет худшего зла, чем одинокая старость без любви, без приязни, без теплого домашнего очага. Вот это плохо для страны, плохо для всех нас. А женился бы снова, – подобрел бы, помягчел, стал бы добродушнее, и жизнь бы по-другому открылась, и люди бы не дрожали перед ним, затаивая ненависть и зло. Не страх надо нагонять, а умягчение.
Удачная женитьба – о, она много значит! Вот и Блюхер женился под пятьдесят лет на вчерашней школьнице и доволен, счастлив, детишек нажил с молодой женой. О, женитьба многое меняет в человеке, в его характере! Когда под старость женишься и простое человеческое ощутишь, как же по-другому жизнь открывается! Особенно, когда у тебя малыш или малышка родится. Нет, чудак, чудак! А ведь они почти ровесники, и мог бы Сталин тоже еще раз жениться, как он, Дерибас, как Блюхер. Старику потешиться с молодой бабой – это великая штука. Жить с молодой бабой – не только властью своей брать, положением и жалованьем, но и чем-то другим. А что это «другое»? Мудрость, мудрость! Да-да, она самая. Это очень скверно, когда все тебя не любят, а только боятся и дрожат перед тобой. О, это он, Дерибас, на себе хорошо прочувствовал и в Казахстане и здесь на Дальнем Востоке!
По слухам, рыдал на похоронах своей Нади, а что сказал потом? «Предала она меня, предала!» Вот ведь как. Не о ней подумал, что совсем ушла из жизни, а о себе. О себе, о себе! Вроде как бросила она его в трудную минуту, да эти «трудные минуты» в его ранге у государственного человека каждый день. А почему не уберег? Когда стукнет тебе пятьдесят лет, в мужике эгоизм должен бы изжиться, ан нет. Эгоистом так и остался. Эгоистом и последним деспотом. Все будет так, как он считает нужным. Слух шел, что развестись с ним хотела Надя, но он не отпустил ее. Уж лучше бы отпустил на все четыре стороны и женился бы снова. Конечно, это только легко говорить, а когда прикипишь к бабе, ни за что не отпустишь. Но сколько уже прошло годов, как нет его Нади? Семь или восемь? Самое время, чтобы уже остыть от прежней любви и привязанности к женщине. А женился бы снова – многое бы переменилось. А так потерял свою Надю и озлобился, ожесточился. Пожалуй, на женщин в особенности ожесточился. Так и останется одиноким, озлобленным на стариком, ожесточившимся сердцем – это факт. И это скажется, ох, как еще скажется! И умягчать некому это ожесточившееся сердце. В молодости и даже еще в зрелом возрасте эта бессемейная жизнь без любимой женщины еще как-то сходит с рук, не сказывается так резко и сильно на характере человека расстроенная или неудавшаяся семейная жизнь, обида или злость на женщин, из чего вырастают большие пороки. А ближе к старости, к порогу которой подошел и Сталин, да и сам Терентий Дмитриевич, отсутствие в жизни женщины и семейного очага сказывается самым отвратительным образом на характере мужчины. Сам Терентий Дмитриевич это остро стал понимать только когда ему подвалило к пятидесяти годам и когда в его судьбе появилась подруга жизни и родился ребенок почти у старика.
По опыту своей жизни и, прежде всего, детства и юности, первой молодости Дерибас знал, сколько же маленького роста мужчины знавали в детстве, в отрочестве, в юности обид, унижений, оскорблений и от сверстников, и от старших, от родственников из-за своего роста! Сколько всего этого пришлось пережить ему, Дерибасу, мучительных минут страдания из-за своего роста! Дразнили его, Дерибаса, то карликом, то обзывали недоноском, «ушастым». И от этого приходилось затаить обиду, копить, претерпеть и пережить ее. Сколько уколов уязвленного самолюбия, раздувавшегося и распухавшего с годами!
А сколько унизительных, оскорбительных минут, задевающих самолюбие, пришлось пережить ему от женщин, от их пренебрежения, невнимания, отказов, насмешек! От женщин, от женщин особенно!
Это правда, не удался ростом, особо и лицом-то не вышел. Но разве не справедлива поговорка: «Мал золотник, да дорог?» А разве Сталин не маленького роста, не «карлик»? Разве Ленин не «карлик»? С Лениным лично встречался, повыше его, Дерибаса росточком, но ведь немного, тоже ведь по обычным меркам «недостаточный мужчина». А пошумевший на Украине батька Махно? А вот еще говорили про Наполеона, что не вышел он ростом, отчего страдал в юности и в первой молодости. Что за судьбы такие у маленьких людей, делающих большую политику? Вот еще слышал: маленькие ростом – всем, всему роду людскому мстят за свою человеческую и мужскую недостаточность. Вот Леночка говорила, что читала где-то про Наполеона, будто мстил он женщинам тем, что имел их прямо в кабинете, не снимая шпаги. Именно в том-то и унижение, что «не снимая шпаги». А за что мстил? За свое унижение в юности и в молодости, что пренебрегали им женщины, им гренадеров подавай. Может, от этих унижений и рождаются маленькие деспоты? И только наивные люди могут думать о том, что Сталина не коснулось это общее свойство «недостаточных людей». И полагают, что и Ленин – тоже «недостаточный человек» – будто бы не был деспотом. Был, был, да еще и каким деспотом!
II МОСКОВСКИЕ НЕЖЕЛАННЫЕ ГОСТИ
Постучав, в кабинет просунула голову секретарша, прервавшая его размышления, сообщила:
– Терентий Дмитриевич, звонит товарищ Арнольдов, спрашивает, когда вы сможете его принять?
– Скажите, пусть сейчас приезжает.
Арнольдов, Арнольдов – кто он такой? – думал Дерибас, соображая о том, с чем он пожалует, и что это за «фрукт» теперь и с чем его едят, и откуда он свалился на наши дальневосточные головы?
Дерибас слышал об Аркадии Арнольдове (Аврааме Израилевиче Кессельмане) еще в родной Одессе. Про него ему было известно, что тот служил в Крымской, Одесской, Севастопольской ЧК в пик массовых там казней офицеров и гражданских лиц в годы Красного террора. Потом служил в ОГПУ на юге, затем помощником начальника особого отдела главного управления государственной безопасности (ГУГБ). Судьбе было угодно так распорядиться, что он приехал в тот край, где служит его брат – Семен Израилевич Кессельман -Западный, его, Дерибаса, заместитель. Арнольдову теперь лет сорок пять, а он всего лишь старший майор госбезопасности. За двадцать лет со дня революции карьеры большой не сделал, не повезло, наверное, или куда-то не туда пошла карьера. А его брат Семен лет на шесть моложе, а уже комиссар госбезопасности третьего ранга. (Да вот и Миронов, его теперешний начальник, моложе его на три года, а уже комиссар госбезопасности второго ранга). И вот этот Арнольдов отправлен к ним из Москвы из центрального аппарата в составе опергруппы по чистке Дальневосточного края от троцкистов, заговорщиков, вредителей и прочих «врагов народа». Наград никаких не имеет, а у брата есть награды. Наверняка ревность к брату гложет его, и он будет рвать и метать в поисках у нас в крае «врагов» и заговорщиков. Надо и его и всех этих московских осадить, осадить, окоротить!
В кабинет после стука снова просунула голову секретарши, сообщила:
– Арнольдов прибыл, Терентий Дмитриевич.
– Пусть войдет.
Вошедший в кабинет Арнольдов был худощавый, выше среднего роста чекист с удлиненным лицом треугольной формы, с крошечными усиками, вошедшими в эти годы в моду, с шапкой мелко курчавых вздыбленных волос на голове, с двумя глубокими складками на переносье. Его взгляд выражал несгибаемость и непреклонность ретивого служаки. В ответ на приглашение Дерибаса сесть, он скромно присел на краешек стула – сухой, прямой, негнущийся, губы плотно сжаты, колено с коленом вместе, словно бы послушный ученик в присутствии директора школы, пригладил руками вздыбленные волосы. Свои длинные руки сложил на коленях поверх папки. Можно было бы сесть в кожаное мягкое кресло, но Арнольдов предпочел расположиться на стуле, наверное, потому, что кресло располагало к расслабленности и расхолаживало, а Арнольдов, судя по его виду, пришел с решительными намерениями.
