– А перышки, они ведь легонькие, – добавил в тон ей Пайба.

– Что правда, то правда.

Некоторое время она с улыбкой смотрела па него и вдруг разразилась хохотом. Бальбино начал теребить усы, и этот жест выдал его. Донья Барбара захохотала еще громче, и он окончательно упустил стремена.

– Над чем вы смеетесь? – спросил он, явно уязвленный.

– Над твоей ловкостью. Приносишь мне старые новости, чтобы отвлечь внимание от своих собственных проделок. Лучше расскажи, чем ты занимался все эти дни, пока глаз сюда не казал.

Сказав это, она замолчала, наблюдая, как у Бальбино меняются цвет и выражение лица. Но едва он приготовился дать объяснение, – придуманное на случай, если придется оправдывать свою отлучку, – она перебила его:

– Мне уже рассказали про твои шашни с девчонкой из Пасо Реаль. Я знаю, что ты задавал там вечеринки с хоропо, которое плясали от зари до зари. Вот о чем тебе надо бы рассказать, плут ты этакий, а не приходить ко мне с новостями, которые меня не интересуют.

У Бальбино отлегло от сердца; но, оправившись от растерянности, он словно стал еще тупее и решил, что любовницу действительно волнуют лишь его амуры на стороне.

– Это клевета, наветы Мелькиадеса. Я уже заметил, что он шпионит за мной. Да, я провел два дня в Пасо Реаль, но я не устраивал вечеринок и ни в кого не влюблялся. К тебе в последние дни не подступиться, вот я и решил не торчать тут попусту

Он остановился, чтобы посмотреть, какой эффект произвело на нее это «ты», допускаемое лишь в минуты любовной близости, и, не заметив на ее лице недовольства, расхрабрился еще больше.

– Откровенно говоря, я уже подумывал уехать отсюда не очень-то завидную роль ты отвела мне с появлением здесь доктора Лусардо.

Тщательно скрывая свой замысел, донья Барбара продолжала искусно разыгрывать ревнивую любовницу:

– Отговорки! Ты хорошо знаешь, каковы мои намерения в отношении доктора Лусардо. Но имей в виду, вам с девчонкой не удастся посмеяться надо мной. Я уже велела передать ей, чтобы она перестала умасливать тебя, не то дождется от меня тумаков.

– Уверяю тебя, это клевета! – продолжал оправдываться Бальбино.

– Клевета или не клевета, а я сказала: смеяться над собой я не позволю никому. Так что поостерегись ездить в Пасо Реаль!

Она повернулась к нему спиной и вышла, говоря себе: «Он и не видит ямы, в которую ему предстоит свалиться».

В самом деле, оставшись один, Бальбино пустился в такие размышления:

«Прекрасно! Все идет как нельзя лучше. Одним камнем я убил двух птичек. Во-первых, вечеринки в Пасо Реаль позволили мне, не вызывая подозрений, побывать в Эль Тотумо. а во-вторых, вернуть эту заблудшую к своей кормушке. Снова я стану петь петухом на дворе Эль Миедо. Но теперь я знаю, чем ее можно пронять, теперь ей не удастся заставить меня просить. А ловко я обделал дело! От Рафаэлито не осталось и следа: что не успел проглотить кайман, доели хищные карибе Ченченаля, – и теперь только на него может пасть подозрение в убийстве брата и краже перьев. А пока суд да дело, перышки полежат себе под землей, я выжду время, а там без хлопот сбуду их. А тут, глядишь, и в Эль Миедо отношения наладятся».

В соседней комнате донья Барбара говорила себе:

«Бог должен был помочь мне. Едва я задумалась, кто убийца, как является этот дурень и выдает себя с головок. Теперь десять потов сгоню с него, а узнаю, где он прячет перья. Мне бы только заручиться уликами, тут же свяжу его и передам доктору Лусардо, – пусть делает с ним что хочет».

Она была готова на все: и отступиться от привычной деятельности, и изменить образ жизни. Сейчас ею руководил но преходящий каприз, а страсть – поздняя, осенняя и неистовая, как все другие ее страсти. И это не было только любовной тоской – это была жажда обновления, любопытство перед новыми формами жизни, стремление сильной натуры проявить скрытые, недооцененные возможности.

– Я буду другой, – твердила она. – Я устала от себя самой, я хочу быть другой, хочу узнать иную жизнь. Не так уж я стара и могу все начать заново.

В таком настроении два дня спустя под вечер, недалеко от дома, она увидела Сантоса Лусардо, возвращавшегося из Гражданского управления.

– Подожди меня здесь, – сказала она Бальбино, которого теперь не отпускала от себя ни на шаг, и, взяв напрямик через ноле, отделявшее ее от дороги, поехала навстречу Лусардо.

Поздоровавшись легким наклоном головы, без улыбки и излишней приветливости, она спросила в упор:

– Правда, что убили двух ваших пеонов, которые везли перья в Сан-Фернандо?

Смерив ее презрительным взглядом, Сантос ответил:

– Абсолютно точно. Ваш вопрос свидетельствует о вашей прозорливости.

Она не обратила внимания на его язвительный тон и задала второй вопрос:

– И что же вы предприняли?

Глядя ей прямо в глаза и отчеканивая слова, он произнес:

– Потерял зря время, рассчитывая добиться справедливости. Так что можете быть спокойны: закон вас не тронет.

– Меня? – воскликнула донья Барбара, заливаясь краской, словно ее ударили по лицу. – Вы хотите сказать, что…

– Я хочу сказать, что теперь у нас с вамп будет другой разговор.

И, дав шпоры коню, он ускакал, оставив ее одну посреди безлюдной саванны.

Несколько минут спустя Лусардо с револьвером в руке ворвался в маканильяльскнй домик.

Дом стоял на том самом месте, куда его велела передвинуть донья Барбара, хотя, по справедливости, ему полагалось находиться гораздо дальше, ибо решение судьи, определившего границу между двумя имениями, было пристрастным.

Двое из грозной троицы братьев Мондрагонов, оставшиеся в живых, были дома и, покачиваясь в гамаках, спокойно беседовали, когда Сантос напал на них, не дав им времени схватиться за оружие. Они обменялись понимающими взглядами, и тот, кого называли Ягуаром, произнес с предательской покорностью:

– Хорошо, доктор Лусардо. Мы сдаемся. А дальше?

– Поджечь дом! – Сантос бросил к йогам братьев коробок спичек. – Живо!

Тон Сантоса был властным, и Мондрагоны не преминули заметить про себя, что перед ними стоит истинный Лусардо – один из тех, кто никогда не прибегал к оружию ради пустых угроз.

– Черт возьми, доктор! – воскликнул Пума. – Ведь дом-то не наш, и если мы подпалим его, донья Барбара шкуру с нас сдерет.

– Это моя забота, – ответил Сантос – Приступайте к делу без разговоров!

Тут Ягуар скользнул в сторону, где лежала винтовка, и уже готов был схватить ее, как меткая пуля Лусардо попала ему в ляжку, и он с проклятием свалился на землю.

Второй брат в ярости бросился к Лусардо, но остановился под наведенным револьвером. Понимая, что Лусардо готов на все, он обернулся к раненому и произнес, бледный от бессильного гнева:

– Ничего, брат. Придет время – расквитаемся за все. Поднимись с земли и помоги мне поджечь дом. У каждого человека бывает свой час в жизни, и доктор Лусардо справляет сейчас свой. Но придет и наш. Вот тебе половина спичек, начинай с этой стороны. Я зайду с той, и сделаем, что нам велят. Мы этого заслуживаем, раз позволили застать себя врасплох.

Едва огонь коснулся свисавшей с кровли соломы, как ветер превратил его в бушующее пламя, мгновенно охватившее все строение, в котором только и было что крыша да четыре столба.

– Ну вот, – снова сказал Пума, – дом горит, как вы того хотели. Что еще вам нужно?

– Теперь взвалите брата на спину и шагайте впереди меня. Остальное узнаете в Альтамире.

Мондрагоны снова переглянулись, и так как ни одному из них не показалось, что другой согласен рискнуть жизнью и готов на отчаянное сопротивление, – мало того, что Сантос был верхом и вооружен, его лицо выражало крайнюю решимость, – то раненый сказал с презрительным бахвальством:

– Не нужно нести меня, брат. Я пойду сам – так больше крови выйдет.

Уроженцы баринесских льяносов, где они совершили множество тяжких преступлений, оставшихся безнаказанными благодаря бегству в Арауку и покровительству доньи Барбары, Мондрагоны должны были теперь ответить за них, так как Сантос намеревался выдать братьев властям того района, где эти преступления были совершены. Об этом он заявил им, как только они прибыли в Альтамиру.