— Приготовьте беседку, — повелел герцог. — Ту, что средь яблонь. Я желаю говорить с моей дочерью и управительницей нашего владения. Наедине.

Мимо проковылял Дан-Шин, вежливо склонил голову, коснувшись шляпы. Ради этого калеке пришлось остановиться, переложить костыль в другую руку, балансируя на одной ноге. Герцог мог бы оставить без внимания нелепые телодвижения простолюдина, и, тем не менее, дернул подбородком в ответном кивке. Дан-Шин перестал быть императорским комитом и не получил новое назначение, однако герцог уже предложил, как наилучшим образом использовать верного слугу на благо Двора и лично Императора. Полезный человек, имеет смысл продемонстрировать ему снисходительную милость. Опять же — выходец из низов и Шотан друг друга ненавидели раскаленной добела ненавистью, глядишь, и пригодится когда-нибудь враг заклятого подельника

Пока герцог обменялся нужными приветствиями и верными словами, пока спустился по лестнице, маскируя слабость и боль в суставах под степенную неторопливость, Флесса позволила разоблачить себя от доспехов, обтереться мокрыми полотенцами, а также переоделась в более соответствующую одежду, как обычно — комбинацию красного и черного. Но без особо вызывающих и обтягивающих элементов, памятуя о сердитом ханжестве и морализме старика.

— Отец мой, — Флесса привычно склонилась (с достоинством и не очень глубоко, надо сказать), поднесла к губам милостиво протянутую руку, имитируя поцелуй герцогского перстня.

— Дочь моя, — кивнул Удолар.

Они бок о бок прошлись вдоль дворцовой стены, свернули на вымощенную желтым кирпичом дорожку. В стороне молча стояла компания из десятка служителей Церкви обоего пола, примерно поровну мужчин и женщин, да не простых, а, можно сказать, демонстративно бедствующих. Ничего сколь-нибудь роскошного или цветного, ни клочка меха, дорогой ткани, металла ценнее стали, из которой были сделаны кольца Пантократора. Лишь стеганые халаты черного цвета с широкими кушаками, повязанными наподобие сумок. Налобные повязки с вышитыми Именами Атрибутов Господа. Плетеные сандалии на старой кожаной подошве. Лишь прически выбивались из каноничного образа подвижников — не голые черепа или косички, а длинные волосы плюс выбритые виски. Даже у женщин. Так часто стриглись воины, чтобы солидная шевелюра дополнительно защищала голову под шлемом и притом не закрывала обзор по бокам.

Предводитель бережно прижимал к широкой груди кожаный мешок для хранения документов, набитый свитками до упора.

— Что здесь потеряли церковники? — пренебрежительно спросила Флесса, покосившись на депутацию служителей Господа.

— Надеются дождаться Его Величества, — криво хмыкнул герцог.

— Разве он им не дал аудиенции? — озадачилась молодая женщина. — Мне казалось, повелитель благосклонен к Людям Молитвы. Особенно после перехода в истинную веру.

— Когда ты, в конце концов, научишься различать движения внутри Церкви? — досадливо поморщился отец. — Это не архонты, а Демиурги. Да еще провинциальные, нового устава. Полемархия их пока не ущемляет, но и не одобряет. Эти явились с перечислением вин и обид, чинимых дворянством. Разграбленные монастыри и церкви, отобранные угодья, поборы, и так далее.

— Обиды, — пробормотала Флесса, чувствуя определенную неловкость. Череда усобиц, которые герцогство запада развязало с приходом новой управляющей, включала и все перечисленные деяния. Война требует солдат, воинам надо платить, а денег всегда не хватает. Так удобно восполнять недостачу за счет паразитов, которые не пашут, не сражаются, а лишь бормочут красивые словеса и обирают прочие сословия якобы во славу Господа. Как будто Пантократору, Создателю всего на свете, нужно серебро и золото, Им же сотворенные… Так что в списке обидчиков нищих «лапотников» наверняка значится и ее, Флессы Вартенслебен, имя.

Отец истолковал ее смущение по своему, кратко пояснил:

— Счет разоренных монастырей пошел на десятки. У нас пока не хватает сил, чтобы защитить всех. Да и полемархия не стремится наводить порядки. Провинциальное духовенство зарвалось, ударилось в ереси, возомнило, что знает лучше, как молиться Господу нашему. Архонты полагают, что смутьянам полезны страдание и бедствия. Чтобы в будущем они проявляли больше послушания и ценили защиту от местечкового произвола. Поэтому жалобщики ждут…

— И не дождутся, — негромко закончила мысль Флесса. Ей не нравилась новая мода церковников на полувоенные стрижки, было что-то глубоко неправильное в том, как безобидные трепачи, способные лишь гудеть в дудки да рассказывать сказки черни, начали подражать благородному сословию. Тем более женщины.

— Именно так, — согласился герцог.

Дорожка привела к небольшой, но изящной беседке под высокими яблонями. Охрана и свита обеих благородных персон осталась поодаль, чтобы не мешать господам. Наготове были напитки, в том числе подогретые, подушки, шерстяные пледы, однако дочь и отец игнорировали удобства.

— Не одобряю, — брюзгливо сообщил герцог, аккуратно уместив седалище на деревянную скамью, покрытую изящной резьбой. Зад болел так, будто кости желали прорвать истонченную кожу и плоть, лишенную жира. Анатомическая кираса из смолы, скрытая под мантией, давила на грудь и плечи, словно кольчуга. Хотелось закричать и сделать что-нибудь страшное, дабы окружающие содрогнулись. Однако… не время и не место.

— Когда в семье добрый десяток детей, не суть важно, больше одним или меньше, — продолжил он. — Но Вартенслебенов не так много, и нет пользы в том, что из тебя вышибут дух на манеже.

— Это полезно для меня, — аккуратно подбирая слова, не согласилась дочь. — Как водить в сражение войско, если ты не готов предводительствовать и увлекать за собой рыцарей?

— Уроки такого свойства несут риск и не дают пользы, — сурово указал герцог.

— Я учусь… Мурье великолепный коневод и знаток всевозможных…

— Плохо учишься! А Мурье обычный дурак. Боевой конь должен поворачивать, слушаясь одного лишь движения мизинца на поводе и касания ногой без шпоры! Даже этому ты еще не научилась.

Флесса промолчала, стиснув зубы, понимая, что сейчас надо перетерпеть несправедливые замечания.

Герцог также немного помолчал, глядя сквозь еще не опавшие листья вдаль. Флесса откинулась на твердую спинку, чувствуя резьбу сквозь стеганую ткань кафтана и стараясь дышать неглубоко — кажется, пара ребер все же не выдержали последнего столкновения. Не переломы, но явно трещины. Да, отец, по большому счету, прав, сегодня она перебрала, притом серьезно. Поединок с Мурье Горбуном опасно приблизился к настоящему бою и, по совести говоря, жизнь вице-герцогине спас лишь доспех, один из лучших в столице. Но Флесса раньше откусила бы язык, чем признала это вслух, тем более перед отцом.

— Ты не возвращаешься домой, — приказал герцог.

— Да?..

— Дела Малэрсида пока будет вести Кай.

Гримаса Флессы отчетливо сообщила все, что сестра думала об управленческих талантах брата. Отец со вздохом согласился:

— При помощи моих и твоих советников.

— Нужно решить беду с пиратскими налетами, — на всякий случай припомнила женщина. — Кай не силен в морских баталиях и делах шпионских.

— Я знаю. Но ты нужна здесь. Есть заботы поважнее пиратов… Где расчеты, о которых я говорил?

Повинуясь жесту вице-герцогини, безмолвный секретарь приблизился, положил перед господином раскрытую папку из тончайших дощечек, обтянутых кожей. Пятясь, удалился, чтобы не утомлять взоры людей чести дольше необходимого.

— Ну… что тут… — отец близоруко сощурился, глядя на первый лист, исписанный четким, крупным почерком. — Расчеты на двадцать тысяч воинов? Почему именно столько?

— Наилучшее число, — отозвалась Флесса. — Армия бОльшего размера — неуправляемый сброд, который бредет огромной толпой и ни к чему не пригоден. А двадцать тысяч, хорошо организованных и оснащенных, могут делать половину пешего перехода в день, а то и больше. Они сломят любое сопротивление в битве. А еще такая армия хорошо делится на три-четыре отряда. Как показывает мой опыт и действия Кая, пять тысяч с успехом делают все, что необходимо на войне, от разорения чужих краев до штурма городов. То есть можно вторгнуться во вражеские земли растопыренной ладонью, сокрушая все на пути, а затем собраться в один кулак для главного сражения у королевской столицы.