– И сами так и не заснули, наверное?

– Что ты, какой сон! Старалась не шевелиться! (Тут Нина Андреевна вдруг коротко и звонко засмеялась.) Видишь как, были бы у нас с ним какие-либо отношения, тогда я, естественно, могла бы свою голову к его – и спать преспокойно, но ведь не было отношений, не успели! (И снова рассмеялась, и тут же со вздохом продолжила…) Уже проехали Мытищи, уже Клязьма, Тарасовская, а я все откладываю его будить. Правда как убитый, даже к дыханию стала прислушиваться, видишь как, с испугу. И помню, следующая станция моя. Черт возьми, и сама чумовая, бессильная, только бы до своих добраться, и вещей – еды на неделю, эдакую тяжесть волочить, да и ждут же меня мои, как второе пришествие буквально… Одним словом, объявили Пушкино – и мы поехали дальше. «Заветы Ильича» проехали… да… как же он проснулся? А, вот именно: очередной инвалид проходил по вагону, и я не догадалась моего обезопасить – тыкнул он его костылем либо культей, не помню, и все.

– Он извинился, спасибо сказал?

– Кто – мой?! Да ты что, он и не понял, на каком он свете. «Софрино?» – спрашивает. Да, говорю, следующая. Побежал в тамбур – курить. А я вещички собрала – ну и так далее.

– Нина Андреевна, а вы на него потом зла не держали? Что он не понял, почему вы раньше не сошли? Что вам обратно было тащиться?

– Да что ты! Что так тащиться, что эдак – все как в полусне, полуавтоматически. Вышла на перрон, дождалась обратного поезда, добралась до своих, они, конечно, перепуганы… А как же, ведь уже с утра, может быть, Лиза с Кириллом на станцию ходят, гуляют: а вдруг мама раньше… А что вдруг мама позже – никаких сомнений… Словом, перепуг был страшнейший… Кажется, впервые до них дошло, что я не совершенно железная, могу заболеть, умереть, но, слава богу, все обошлось. Видишь как. Кирюша такое детство пережил, а твоя жена из-за всякого пустяка его обижает. Ладно к матери кое-как относится, но к брату могла бы поспокойнее. Раз в год видятся, и как собака с кошкой. Балуешь ты ее, братец, балуешь, Леня.

– Нина Андреевна, она ужасно устает; работает, учится, вы же знаете!

– Балуешь, братец, ну это дело хозяйское.

20 часов. Тринадцать из них бодрствует актер Леня Павликовский.

21.00. Четырнадцать часов на ногах. 22.00. Пятнадцать часов трудится человек. Зрители довольны. Актеры разыгрались. Хороший спектакль похож на хорошую компанию со страстным рассказчиком. Если рассказ с ужасами, после него мрачная тишина и тихий расход гостей. Если рассказ смешной – все громко реагируют, добреют %яруг к другу, а сам рассказчик жалеет, что закончил, чего-то еще добавляет, какие-то подробности, и все снова хохочут, смакуют, довольны… Во втором антракте Леонид зашел в актерский буфет, взял кофе и кекс. Серый пиджак, батюшки. Откуда?

– Простите, Леонид Алексеич, можно еще вопросик?

– Да откуда вы взялись, корреспондент?

– Секрет фирмы. Я уже с вашим главным побеседовал и о вас расспросил.

– Обо мне?! Да зачем вам столько трудов?

– Опять уклонюсь. Но там, на телевидении, вы мне кое-что интересное накидали, спасибо. Да я вам мешать не собираюсь, но – вдруг? Один вопрос. Да – да, нет-нет. Можно?

– Слушаю. – Леонид допил, доел, поднялся. Журналист, сидя, продолжает:

– Леонид Алексеич, вот вы столько успеваете за день, вы пробегаете десятки, если не сотни километров… У вас дети, кино, зрители, поклонницы; у вас на лице написана начитанность; у вас, наконец, театр, роли плюс радио, телевидение, статьи в журналах… А вы все бегаете, бегаете… Скажите… вы за чем-нибудь устремились или от чего-нибудь сбегаете? Извините за каверзность оттенка.

Леонид внимательно вгляделся в толстые очки. Сел. Посмотрел на часы.

– Ну, вы подарок. Как вас зовут?

– Это не важно.

– Нет, все-таки?

– Я занимаюсь вами, Леонид Алексеич, и я хочу знать как можно больше о вас. Когда я закончу работу, тогда вам представится возможность заняться мною. Итак, или вы кого-то (что-то) догоняете, или вы от кого-то (от чего-то) удаляетесь, итак?

Первый звонок на третий, последний акт.

– По-моему, живущего в нашем ритме человека легче легкого купить таким глубокомысленным вопросом. Вообще выросла цена внимания, интереса к собеседнику. Поэтому спросите любого: «Расскажите, что у вас за жизнь, какие заботы…» – и какого бы уровня ни был человек, он вас благодарно оглядит и часа на два уйдет в ответное глубокомыслие.

– Но это естественно, это своего рода антракт. Каждый нуждается в остановке.

– Ну да, а теперь, когда гонки совершаются массовым порядком, антракт означает встречу с самим собой. Мы спешим, не успеваем, мы видим в день до миллиона человек, а скучаем больше всего – по себе, ибо в самой большой разлуке я лично нахожусь именно с собою… А потом уже дети, друзья, жена…

Второй звонок.

– Спасибо, это удачно сказано.

– А почему спасибо?

– Потому что доверие ко мне. А на вопрос так и не ответили. Я прочел о вас в «Экране». И там же – про деда вашего, артиста императорских театров. Дед мне понравился, а то, что вы о себе говорите и о ролях в современных пьесах, плохо. Вы гораздо интереснее мыслите, чем там получается.

– А вы – суровый и загадочный. Вы, по-моему, тот самый ревизор, который не Хлестаков, а настоящий, а? Ха-ха-ха!

Леонид удрал, а «ревизор», набрав «взлетных» карамелей, поправил фотоаппарат на плече и вдруг тоже захохотал. Его попросили потише: начинается третий акт.

Перед выходом на сцену, в узеньком проходе – телефон.

– Слушаю!

– Тамар-ханум! Салям!

– Леня, тебе тысяча звонков. Тетя Лиза записала, а при мне звонил Зерчавкин, он тебя ругал разными словами…

– Как дети?

– Дети спят. Алка опять ни черта не ела. Как тебе удается ее кормить? Никто., кроме тебя, не может. Картошку она не ест, мясо ей тяжело, котлеты надоели, рыба с костями, каша с комочками…

– Мамаша, мамаша…

– Ага, упрекать начинаешь?

– Томочка, я звонил час назад, почему тебя не было?

– У Инки была. Что за расспросы?

– Не было тебя у Инки.

– Значит, вру. С молодыми людьми гуляла, Леонид Отеллович.

– Давай, давай. Видать, не очень успешно, если Аллочку накормить не могла…

– Как тебе не стыдно! Ты лучше со своими разберись! То дышат в трубку, хулиганки невоспитанные, то эта анонимка из театра в прошлом году…

– Ну, это дело не нашей совести… Зачем, я не понимаю, обманывать… «К Инке», главное. Зачем?

– А чтобы глупых вопросов не задавал! В булочной была, на, проверь свежесть булок! Да за тортом простояла!

– «Сказка»?

– «Сказка»! Ты спектакль кончаешь?

– Три звонка. Бегу на сцену. Целую. Да, я не приду домой…

– Ка-ак?!

– Ну, концерт у меня, я тебе еще вчера…

– Я тоже хочу к тебе на концерт!

– Тамара Отелловна! Стыдись. Ну, поехали. Жду тебя в 23.00. Целую.

– Ленька, ты догуляешься! Шучу, черного… (пи-пи-пи…).

Тамара тихо вошла в темную спальню, вынула из-под руки Аллочки медведя, из-под подушки стопку журналов «Веселые картинки», расправила одеяло, поцеловала смиренного бойца-худилу. Потом Ленка. Волосы разметались по подушке, одеяло на полу. Поправить все, поцеловать старшую. Лена внезапно поднялась на локте. Рваная речь сонной школьницы:

– Мама! Где? Что ты?! Утро? Ночь? А где папа?

– Спи, котенок. Ночь. Одеяла не сбрасывай. Спи. Папа в театре.

– А что у него? «В поисках радости»? «Ревизор»?

– «Ревизор»!

– Ой, бедненький! – и бухнулась в подушку и тут же засопела во сне. Придется резать гланды и миндалины. Сопит, ангинится девочка. Тамара задумчиво гладит дочкины волосы. Ленька столько билетов наделал врачам, неужели хорошего хирурга по гландам не найдет… Ох уж эти билеты. Забыла у Леонида про Гурари спросить…

– Теть Лиз! Ты не знаешь, Леня для Гурари сделал билеты или нет?

– Не знаю, я все забывать стала из-за такой жизни.

– Ну что ты, милая? Жизнь у нас хорошая, все есть. А нервы идут от века. Ну, расскажи, как до революции люди нервничали? Расскажи.