Курт Шилл что-то буркнул, когда русские и англичане, которые должны были смягчать советско-германские отношения, вошли в его кабинет. Судя по бумагам, которыми был завален его стол, он не сидел без дела, пока ему пришлось ждать.

Встреча была обычной перебранкой. Васильев и Александр Герман хотели, чтобы Шилл направил на передовую больше солдат вермахта; Шилл хотел держать их в резерве на случай прорыва, потому что они более мобильны и лучше вооружены, чем их советские компаньоны. Это было похоже на начало шахматной партии, когда какое-то время каждая сторона знает ходы, которые вероятнее всего сделает другая, и знает, как на них ответить.

На этот раз — неохотно, но убеждаемый Бэгноллом и Эмбри — Курт Шилл пошел на уступки.

— Хорошо, — утробно прогудел Николай Васильев. Его голос звучал, словно рев медведя, проснувшегося после долгой зимней спячки. — От вас, англичан, есть кое-какая польза.

— Я рад, что вы так считаете, — сказал Бэгнолл, не ощущавший никакой радости.

Если Васильев считал, что они здесь полезны, то, вероятно, и Александр Герман тоже. Но если Александр Герман считает их полезными здесь, станет ли он помогать им вернуться в Англию, как намекал?

По виду генерал-лейтенанта Шилла было ясно, что мир ему отвратителен.

— Я по-прежнему настаиваю, что расходование нашего стратегического резерва раньше или позже оставит вас без необходимых ресурсов на случай кризиса, но мы будем надеяться, что данный конкретный случай не создаст такой трудности. — Он бросил взгляд в сторону Бэгнолла и Эмбри. — Вы свободны, джентльмены.

Он добавил это последнее слово для того, без сомнения, чтобы позлить партизанских командиров, для которых «джентльменов» заменял на «товарищей». Бэгнолл не стал задумываться над тонкостями языка, он поднялся с места и быстро направился к двери. Следовало пользоваться любой возможностью уйти из мрака Крома. Кен Эмбри без колебаний последовал за ним.

Яркий солнечный свет снаружи ослепил Бэгнолла. Всю зиму ему казалось, что солнце ушло навсегда. Потом оно оставалось в небесах все дольше и дольше, а с наступлением лета стало казаться, что оно вряд ли когда-либо уйдет вообще. Река Пскова снова свободно несла свои воды. Лед весь растаял. Земля бурно расцвела — ненадолго.

На рыночной площади неподалеку от Крома сидели бабушки, они болтали между собой, выставив для продажи или обмена яйца, свинину, спички, бумагу и многие виды товаров, которые, по идее, давно уже должны были исчезнуть из Пскова. Бэгнолл задумался: откуда они попадают к торговкам? Пару раз он даже пытался спросить их об этом, но лица женщин тут же становились замкнутыми и безразличными, и они делали вид, что не понимают вопросов. «Не ваше дело», — безмолвно говорили они.

С окраины города донеслось несколько редких выстрелов. На рыночной площади все заволновались.

— О, сумасшедший дом, — воскликнул Бэгнолл: — Неужели нацисты и большевики снова лупят друг друга?

Звуки выстрелов звучали все ближе к площади. Вместе с ними приближался тихий рев, который напомнил Бэгноллу о реактивных самолетах ящеров, но доносился с высоты всего в несколько футов над землей. Нечто белое длинное и тонкое пронеслось по рыночной площади, обогнуло церковь Михаила Архангела и собор Троицы, а затем ударило в стену Крома. Взрыв сбил Бэгнолла с ног, и тут же он увидел, как вторая белая стрела повторила курс своей предшественницы и тоже ударила в Кром. Второй взрыв швырнул на землю Эмбри.

— Летающие бомбы! — закричал ему в ухо пилот.

Бэгнолл слышал Эмбри как с очень большого расстояния. После двух взрывов его уши будто заткнуло ватой.

— Долгое время они не трогали Кром. Должно быть, они нашли предателя, который сообщил им, что штаб находился здесь.

Русский, обозленный необходимостью служить рядом с нацистами? Солдат вермахта, вынужденный помогать войскам Красной Армии, которую он ненавидел острее, чем любых ящеров? Бэгнолл не знал и догадывался, что никогда не узнает. В конце концов, это не имеет значения. Главное — это произошло, разрушение сделано.

Он поднялся на ноги и побежал назад к крепости, которая когда-то была сердцевиной, вокруг которой рос город Псков. Огромные серые камни устояли против стрел и мушкетов. Против взрывчатых веществ, доставленных с большой точностью, они были бесполезны, а может быть, даже хуже: когда они обрушивались, то губили тех, кого пощадил взрыв. Во время блицкрига — как давно это было! — кирпичные здания в Лондоне стали смертельными ловушками.

Над развалинами начал подниматься дым. Стены Крома были каменными, но внутри находилось очень много дерева… и в каждой лампе горел огонь, который теперь распространяется по горючему материалу.

Крики и стоны раненых достигли слуха ошеломленного Бэгнолла. Он увидел руку, зажатую между двумя каменными блоками. Чертыхаясь, они с Эмбри откатили один блок в сторону. Низ камня был в крови. Немецкий солдат, раздавленный этими глыбами, уже не нуждался в помощи.

Мужчины и женщины, русские и немцы, бежали спасать своих товарищей. Некоторые, более предусмотрительные, чем остальные, тащили бревна, чтобы поднимать тяжелые камни. Бэгнолл присоединился к одной такой команде. С грохотом вывернули камень. У парня, стонавшего внизу, была раздроблена нога, но он еще мог выжить. Они нашли Александра Германа. Левая рука была раздавлена, но в остальном он почти не пострадал. Красное месиво под соседней глыбой размером с автомобиль — все, что осталось от Курта Шилла и Николая Васильева.

Между камнями начало пробиваться пламя. Слабое потрескивание, которое сопровождало огонь, могло бы звучать весело, но оно вызывало ужас. Солдаты, попавшие в каменные ловушки, кричали: пламя достигало их, прежде чем к ним могли подобраться спасатели. Дым становился все гуще, он душил Бэгнолла, заставляя течь слезы, и жег легкие так, словно они сами горели. Джордж словно работал внутри дровяной печи. Все чаще он чувствовал запах горящего мяса. Слабея — потому что он знал, что это было за мясо, — он все же старался спасти как можно больше людей, сколько будет в его силах.

Мало, мало. Ручные насосы гнали воду в огонь из реки, но не справлялись. Пламя заставляло спасателей отступать от пострадавших, спасая собственную жизнь.