И наконец, в главной, последней, строфе поэт выражает твердую надежду на освобождение «друзей, братьев, товарищей». Эта строфа прямо обращена к нынешнему царю – недавнему собеседнику. Поэт не сомневается в его «сходстве» со славным предком:
Семейным сходством будь же горд,
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И
памятью, как он, незлобен8 (III, 1, 40).
Именно эта строфа потребовала дополнительной проработки. В беловой рукописи Пушкин написал: «<будь> Как он, решителен и тверд»,– очевидно вспоминая и восстание, и суровый приговор. Поэт, кажется, готов, как мы говорили, не то, чтобы принять, но понять, примириться с жестокой казнью. По словам самого Николая, Пушкин даже наговорил ему «пропасть комплиментов насчет 14 декабря»9. Теперь поэт просит о смягчении пусть ранее необходимой твердости, о милости для уцелевших 120 товарищей и братьев.
Строка после «будь решителен и тверд» начиналась с противительного союза: «Но памятью, как он <Петр I> незлобен» (III, 1, 584). В окончательном тексте непреклонность смягчается: вместо жестокой решимости появляется более мягкая и более необходимая царственному труженику неутомимость. Теперь противительный союз «но», в котором выражалась несовместимость жестокости и милосердия, стало возможно заменить соединительным «и»: будь и неутомим, и тверд, и в то же время добр. Так появилась важнейшая для Пушкина строфа с просьбой о пощаде и милости «друзьям, братьям, товарищам».
После откровенной беседы, объявленных царских милостей Пушкин находился в состоянии некоторой эйфории10. Можно полагать, что он был уверен в исполнении своей просьбы и, кажется, практически сразу же обратился к узникам с оптимистическими надеждами на скорое освобождение. «Стансы» датируются 22 декабря 1826 года (III, 1, 134).
Споры о датировке «Во глубине сибирских руд…» продолжаются и по сию пору. Эти споры связываются со временем получения пушкинских стихов декабристами. Подразумевается, что они были написаны перед тем (не очень задолго), как появились в Сибири. С нашей точки зрения, эти два вопроса никак не связаны. Очень крамольные (не по содержанию, а по стилю, по личной глубокой симпатии к «государственном преступникам») стихи могли попасть к адресатам значительно позже. Для нашей темы важно, что это очень личное оптимистичное и трогательное послание, по нашему предположению, было создано одновременно со «Стансами».
Скажем несколько слов, по возможности коротко, об этой проблеме. 26 декабря 1826 года11 у Зинаиды Волконской состоялся прощальный вечер в честь М. Н. Волконской, уезжавшей к мужу в Сибирь. О встрече в этот вечер с Пушкиным Волконская рассказывает:
…во время добровольного изгнания нас, жен, сосланных в Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения: он хотел передать мне свое «Послание к узникам» для вручения им, но я уехала в ту же ночь, и он передал его Александре Муравьевой12.
Конечно, в написанных спустя много лет воспоминаниях невозможно воспроизвести в точности детали разговора. Но все же, если «Во глубине…» к этому времени было написано (а так оно, по всей вероятности, и было), возникает вопрос, почему Пушкин, собираясь на встречу с Марией Волконской, не привез его с собой, а только «хотел» (если стихи не были закончены, он бы, наверное, сказал об этом).
Спустя почти неделю, 1 или 2 января уже 1827 года, Пушкин встретился с Александрой Муравьевой накануне ее отъезда к мужу в Сибирь13. Он передал ей (не сам) стихи для И. И. Пущина14, который рассказывает:
В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой15 написано было: <далее следует текст стихотворения «Мой первый друг, мой друг бесценный!» без подписи с датой: Псков, 13 декабря 1826> Наскоро, через частокол, Александра Григорьевна проговорила мне, что получила этот листок от одного своего знакомого перед самым отъездом из Петербурга…16
Стихи Пущину были достаточно благонадежны в политическом отношении. В них говорилось только о любви к близкому другу. И все же Пушкин не сам записал их, а через кого-то передал их Муравьевой. Тем более должен был он опасаться распространения стихов, в которых выражались если не политические симпатии, то явная любовь и сочувствие к государственным преступникам. Не говоря уже о Третьем отделении, сам царь мог воспринять их как нарушение договора о сотрудничестве между ним и поэтом, скрепленное даже рукопожатием17.
А. Чернов в своей странной книге, где интересные наблюдения, справедливые выводы перемешаны с вымыслом и воображаемыми ситуациями, в главе «Послание из Сибири» тоже считает, что «Во глубине…» написано одновременно со «Стансами». Он пишет:
…личное послание Пушкина лично и передано адресату. Это так же естественно, как то, что «Послание узникам» Александра Григорьевна Муравьева почти за год до перевода Пущина в Читу должна была отдать своему мужу Никите Михайловичу18.
Предположение вполне справедливое, если… Александра Григорьевна действительно привезла в Сибирь послание Пушкина. Тогда возникает резонный вопрос, почему она не отдала Пущину и второе послание его ближайшего друга или почему Пущин не упомянул об этом в своих воспоминаниях.
Все же вероятно, что до узников эти стихи дошли значительно позднее. Они пересылались, видимо, и без имени автора, и, тем более, никогда не отсылалось автографа. Так, Н. И. Лорер сообщал, что
стихи эти («Послание в Сибирь») были присланы Александром Сергеевичем Пушкиным в 1827 году Александре Григорьевне Муравьевой, рожденной графине Чернышевой в Сибирь (тайно) чрез неизвестного купца19.
С этими словами вполне согласуется запись Соболевского, в чьем доме стихи Пушкина были написаны. В тетради Бартенева рядом с текстом стихотворения он отметил: «При посылке Цыган и 2-ои песни Онегина ссыльным»20. «Цыганы» вышли из печати в начале мая 1827 года21. Отосланы были, очевидно, позже и, кажется, дошли до Сибири в начале августа 1827-го. 12 августа помечено письмо Муравьевой к В. Ф. Вяземской, в котором речь идет, видимо, о получении «Цыган» и, в подтексте, возможно, о списке стихотворения «Во глубине…». При этом адрес на конверте Пушкин написал собственноручно:
Я с радостью узнала Ваш почерк так же, как и почерк нашего великого поэта на конверте, в котором Вы переслали мне книгу22.
Таким образом, мы видим, что Пушкин не торопился знакомить с крамольными стихами даже тех, к кому они были обращены, и всячески старался не афишировать свое авторство. Он, видимо, избегал не только пересылки автографа, но, кажется, не хотел сам отдавать уезжавшим дамам опасные стихи. Поэтому «Во глубине…» дошло до адресатов гораздо позже и с какой-то непонятной оказией. Из этого следует, что рассказы о получении и чтении сибирского послания декабристами никак не влияют на определение даты их создания. И это никак не опровергает нашего предположения, что стихи были написаны в одно время со «Стансами», а содержание их, как увидим, думается, подтверждает эту датировку. По всей вероятности, наиболее достоверными являются слова Соболевского, который писал: «Стихи сочинены у меня в доме… П<ушкин> тогда слишком был благодарен Государю за оказанные ему милости…»23. В доме Соболевского в Москве Пушкин жил с 19 декабря 1826 до 19 мая 1827 года24. Тогда же (22 декабря) были написаны и «Стансы»25, а слова Соболевского о чувствах Пушкина после встречи с Николаем подтверждают идеологическую близость этих текстов.
