Дом творчества представлял собой типичную барскую усадьбу, испохабленную годами коллективного пользования. От входа к парадным воротам вела прямая аллея. Некстати хорошо освещенная.
Опасность обостряет все чувства. Включая чувство прекрасного.
Стоя на ступеньках перед входом в корпус в размышлении, как бы дотащить Виталика до машины, которая была там, далеко, за воротами, я вдруг некстати ощутил всю красоту зимней морозной ночи.
Ясное небо с неяркими звездами. Расчищенная от снега пустынная широкая аллея посреди старинного усадебного парка, некогда регулярного, французского, но заросшего, одичавшего. Высоченные столетние ели в снегу. Сугробы на скамейках, сутулые фонари, длинные тени…
– Пожалуй, я б в Лондоне тоже тосковал по родине, – задумчиво сказал я Салимону, помогавшему волочь Виталика.
– По центральной дороге не пройти – засекут, – цитатой сразу из всех партизанских фильмов ответил Салимон, который, похоже, понял, о чем это я.
Утопая в снегу, поволокли мы артиста-драматурга-бадминтониста боковыми тропами, едва подсвеченными бледным лунным медяком, и наконец аккуратно засунули его в нетерпеливо бурчавшую машину. И тогда только заметили, что одеть-то я его одел, но не обул.
Так и уехал Виталик в одном мокром носке. Второй утонул в подмосковных сугробах.
Вернулся в номер, обшарил все – ботинок не нашел. Они случайно обнаружились сутки спустя. Этажом выше, у композиторов.
5
Любимое детское чтение, «Волшебник Изумрудного города». Боже, какая это оказалась бесстыжая театральная халтура.
Бедные дети смотрели на сцену во все глаза и доверчиво кричали «Не скажем!» злой волшебнице Бастинде, еле передвигавшейся по сцене и лениво цедившей в притихший зал: «Ну, где там ваша Элли?»
После спектакля мы зашли с Виталиком в общую гримерку, где уныло разгримировывались соучастники коллективного издевательства над детьми.
– Каникулы… Три спектакля в день гоним, – начал было оправдываться только что изображавший великого и ужасного Гудвина, хотя я ничего такого не сказал, ни о чем таком не спрашивал. Не до того было. Из дома все-таки ушел.
И оказался в изумрудном закулисье. Почти как Элли.
Не прерывая оправданий, Гудвин разделся догола, обтерся полотенцем, оделся в уличное – джинсы, свитер, куртка – и уже в дверях, уходя, представился:
– Саша меня зовут.
Краем уха уловив что-то про мои бездомные мытарства, он добавил, обращаясь к Виталику:
– Солнышко наше встает теперь где-то далеко. И похоже, на сей раз он там надолго. А комната его пустует…
Так я попал в театральное общежитие у Рогожской заставы, где обитали молодые любимовские и эфросовские артисты с Малой Бронной и Таганки.
«Солнышко наше» оказалось племянником Олега Янковского, тщательно упакованный мебельный гарнитур которого занимал всю площадь брошенной комнаты. И весь ее объем.
Знаменитый дядя находился в очереди на без очереди в ожидании новой квартиры. Другая очередь на без очереди дефицитный гарнитур уже подошла, а квартиру еще не дали. Девать роскошный югославский гарнитур было некуда, вот и завезли его пока в комнату к племяннику, который в общежитии отсутствовал, ибо надолго завис в хоромах очередной поклонницы.
Разложив на единственном свободном клочке пола диванные подушки, из уважения к великому артисту я оставил их в целлофановой упаковке, которая нещадно хрустела подо мной ночи напролет. Так и спал.
Много лет спустя в минуту ненужной ресторанной откровенности я рассказал о том, как спал на этом диване. Все смеялись, кроме сидевшего рядом со мной Олега Янковского, нахмуренности которого не снял и пассаж про целлофан.
Как мне жилось в театральном общежитии (хорошо жилось), желающие могут узнать из одноименного стихотворного цикла, читанного тогда же друзьям-поэтам.
Парщиков, смешно тараща глаза и топорща губы, еще (помню) сказал, как роскошно я выдумал этот мир, какая тема бездонная: потроха театра, тени Гоголя, Шекспира…
Он принял меня за себя, а общежитие театра – за плод моего воображения.
– Я не выдумал, Леша. Я там жил. Живу. Я вообще ничего не выдумываю. Пишу то, что правда со мной было.
– Почему так? Зачем? – искренне удивился Парщиков.
Действительно, зачем?
2015
Общежитие театра
1
Нехорошее время размена квартир.
Общежитие театра – случайно, но кстати.
Монологов на кухне московский ампир.
Чебутыкин, спросонок бредущий в сортир.
Мрачный Гоголь в купальном халате.
Неизбежные кильки в томате.
Это быт с чертовщиной. Но все-таки быт.
Мизансцены судьбы при отсутствии рампы.
Диалоги любви при отсутствии лампы.
– Не хотите откушать?
– Спасибо, я сыт.
Что за странную роль мне сыграть предстоит!
Я – поклонник, а все остальные – таланты…
2
…бьют часы наугад, на дворе то светло, то темно,
выдыхаешься сразу, сто лет дожидаешься вдоха,
бьют часы наугад, как ни глянешь в окно —
то светло, то темно, то одна, то другая эпоха
отражается в луже, которая не без подвоха,
потому что в ней небо не отражено,
бьют часы наугад, и пространство вступает в игру,
как ни глянешь в окно – тополя, купола да канавы,
как ни глянешь в себя – маета да желание славы,
да похмелье в чужом, состоявшемся завтра пиру,
в общежитии театра, в районе Рогожской заставы
бьют часы наугад, приближается вечер к утру,
приближается солнце к окну, валит снег вперемежку с дождем,
проясняется если не время, то место,
узнаю широту, на которой рожден,
эту блажь, эту дурь, это вечное лезть на рожон,
узнаю долготу, помесь оста и веста,
эту царскую водку, и кончится чем – неизвестно…
3
виталик
друг
донских кровей рысак
из театра воротился весь в кудряшках
поскольку он играет роль шапиро
постольку режиссер его завил
а что тут удивительного
впрямь
сперва шапиро
а потом отелло
на всю москву не напасешься мавров
всегда в продаже гуталин рассвет
4
…и пока от оваций не оглох,
на престижные поклоны выходя,
раствори свою душу, скоморох,
в пыльных каплях московского дождя,
пусть от Красных до Никитских ворот
совершает с тобой круговорот,
все равно не протрезвеешь никак
в православных московских кабаках,
заспиртуй свою душу, лицедей,
и пополни бахрушинский музей,
пусть поставят на столик небольшой
и напишут не стойте над душой!
5
актеру хуже всего в столь
обычной ситуации для любого столь —
ного града в котором столь —
ко пропащих нищих настоящих
поэтов пишущих в стол
прозаиков пишущих в стол
композиторов пишущих в стол
актеров играющих в ящик
6
Относительно крыши – чего нет, того нет.
Относительно славы – см. относительно крыши.
В общежитии театра, где сны шелестят как афиши,
относительно – все, абсолютен – рассвет.
Дебютирую в роли бездомный поэт,
а в герои-любовники ростом не вышел.
И не то чтобы роль – так, вставной эпизод,
32 фуэте, прижимая к груди кофемолку.
Но молва по Москве прокатилась: везет…
Кто везет? Что везет? Хорошо, если мама и елку.
Хорошо хоть под утро, напялив мурмолку,
появляется сон, а во сне – новый год.
А во сне как во сне, мандаринами пахнет,
Чебутыкин, проспавшись, наносит визит,
тень отца своего реставрирует Гамлет,
потому что пора обновлять реквизит.
Относительно крыши – над нами не каплет,
относительно славы – над нами сквозит.
1982
