– Господи, – сказала Энджел в изумлении. – Ты выглядишь совсем как забавное насекомое с рыжими волосами! – Она засмеялась, и смех ее был таким заразительным, что просто невозможно было устоять, и Поппи тоже рассмеялась в первый раз за все это кошмарное время. Энджел подбежала к Поппи и обняла ее.

– Всю неделю я только и делала, что ждала, когда ты приедешь, – воскликнула она. – Я знаю, что мы станем лучшими подругами.

Поппи сразу же полюбила Энджел. Ей хотелось, чтобы ее волосы были бы такими же белокурыми, нежными и завораживающими, подобно лунному свету, как у Энджел, а не ее собственной дикой копной буйных кудряшек; чтобы ее глаза были такими же безмятежно бледноголубыми, как озера кристально чистой воды, в глубине которых скрыта волшебная тайна; ей хотелось, чтобы ее лицо было нежно-розовым и белоснежным, а не бледным, да еще и с веснушками! Ах, почему она не такая же маленькая и хрупкая, как Энджел, а долговязая и нескладная!

Она стала говорить так же едва уловимо шепелявя, как и Энджел, она также слегка наклоняла подбородок, когда смеялась и морщила нос, когда ей что-нибудь не нравилось. Она даже пыталась укротить свой большой, стремительный шаг, чтобы ее походка напоминала грациозный легкий «полет» Энджел. И вот однажды Розалия отвела Поппи в сторону и попыталась объяснить ей, что два человека не могут быть во всем одинаковыми. Она знает, что Поппи восхищается Энджел, но Энджел – это Энджел, а Поппи – это Поппи.

– И мы любим тебя именно за то, что ты – это ты. И тебе совершенно не обязательно становиться кем-то другим, – добавила Розалия с улыбкой.

Конечно, Поппи поняла, как это было глупо с ее стороны, но она не могла пересилить свое тоскливое желание быть Энджел Констант, а не Поппи Мэллори.

Когда им исполнилось по восемь лет, Ник подумал, что они слишком необузданно носятся по ранчо и подрастают, как дички, и решил, что вместо того, чтобы и дальше позволять им скакать на своих пони, прячась от гувернантки, их следует послать в школу в Санта-Барбару, где Константы построили новый белый прелестный, словно игрушечный, домик с большими окнами и высоким викторианским фронтоном на улице Де Ла Вина. Там были площадки для тенниса и крокета, и чудесные сады с фруктовыми деревьями и душистыми шпалерами роз и клематисов. Там была конюшня для их новых лошадей и большая постройка-кухня, где можно было готовить отдельно еду. Дом был окружен хорошеньким белым забором с ажурными воротами. И в Санта-Барбаре была школа.

Энджел подумала, что все это очень забавно, и с обычной легкостью влилась в новый строй жизни, но Поппи питала отвращение к происшедшим переменам. Ей была ненавистна одна мысль о том, что каждое утро нужно быть в школе, когда она предпочитает скакать на своей лошади, и ей не нравилась компания своих новых подруг Ей было легче дружить с мальчиками, и вскоре Поппи научилась у них наносить меткие удары, и теперь уже никто не острил по поводу ее рыжих волос, потому что все знали ее нрав и силу ее маленького твердого кулачка.

Энджел была одной из самых популярных девочек в Санта-Барбаре, и, хотя все помнили, что отец Поппи Мэллори был «паршивой овцой», а Константы просто приютили ее, никто никогда не решался сказать это самой Поппи.

Только одно, Поппи знала, она делает лучше, чем Энджел – скачет на лошади. Энджел ездила верхом как девочка, а Поппи – как мужчина. Она выглядела такой лениво-уверенной в седле, что когда кто-нибудь видел, как она помогает Нику и Грэгу со скотом и табунами, он начинал понимать, что Поппи может дать сто очков многим взрослым наездникам-мужчинам. Одетая в старую белую рубашку Грэга и черную кожаную юбку для верховой езды, она пришпоривала своего жеребца, несясь по пологому склону плоского холма, гоняясь за сбежавшим бычком, а потом упорно гнала его назад в стадо, пасущееся внизу. В черном сомбреро, надвинутом низко на глаза, она сидела спокойно на лошади, ожидая с пастухами-мексиканцами, пока покупатель не укажет на какого-нибудь жеребца из табуна. А затем, поставив лошадь на дыбы, Поппи быстро и профессионально, как настоящие наездники, отгоняла животное к судну, ждавшему покупателя у берега реки.

– Тебе надо было родиться мальчишкой, – любил поддразнивать ее Грэг Констант. – В сущности, ты выглядишь так же, как и мы, остается только отрезать эти противные рыжие волосы!

И он дергал за ленту, убиравшую эти волосы в хвост, и они рассыпались по плечам и струились за спиной, когда она во весь опор скакала на своем жеребце.

У Грэга были ровные белые зубы и агатовые глаза, которые лучились, когда он улыбался, и он был одним из самых красивых юношей в Санта-Барбаре. Поппи была очень горда: ведь он был ее братом, или почти ее братом.

Но иногда на Поппи накатывали мрачные воспоминания и мучили ее. И тогда она гадала, где же ее отец. Ей снилось, что она опять была «папочкиной дочкой», и она помнила – словно это было только вчера – взгляд управляющего, когда он сказал ей, что ее отец не вернется, а он послал за чиновником… В его взгляде была смесь симпатии, презрения и жалости, и унижение пронизывало Поппи. Просыпаясь в холодном поту после ночного кошмара, она неслась в конюшню и седлала великолепного арабского скакуна, которого ей подарили в день ее четырнадцатилетия. Она летела галопом по холмам, стараясь избавиться от страха, что однажды папочка вернется и заберет ее опять с собой.

Не обращая внимания на тропинки, она поехала знакомым теперь коротким путем, замедлив ход, когда оказалась на вершине холма, с которого был виден дом Мэллори. Очень давно Ник рассказал ей о визите хвастливого, чванливого ковбоя из Монтечито, который заявил, что он – новый партнер Ника. Джэб проиграл абсолютно все. Ник и ранчо Санта-Виттория оказались в опасности. Ник был вынужден заложить все, что он имел, чтобы выкупить назад то, что ее отец швырнул псу под хвост! И эта земля должна была перейти по наследству к Поппи.

Дом Мэллори был необитаем, но Ник всегда содержал его в образцовом порядке. Он радовал глаз свежей белой краской стен и чистыми, сверкающими на солнце стеклами окон. Оставив свою лошадь пастись, она медленно побрела к подножию холма, который до сих пор остался в ее памяти как причудливый ковер из пламенеющих нежных маков, хотя ей сказали, что маки никогда больше не росли здесь с тех пор, как разразилась буря в год ее рождения.

Гнев кипел внутри нее, когда она смотрела на дом Мэллори и на акры расстилавшейся перед ней живописной, богатой земли – куда только ни кинешь взгляд; и она ощущала ненависть к отцу еще сильнее не только за то, что он постоянно проигрывал в карты ее детство. Он проиграл все, что должно было принадлежать ей. Она говорила себе, что если ее ночные кошмары станут реальностью, и он когда-нибудь вернется и попытается забрать ее отсюда, она будет бороться, она будет кричать и кусаться… она лучше умрет, чем поедет с ним!

– О чем ты задумалась? – зевнула Энджел, присев на кровать и проводя расческой по водопаду бледных шелковых волос. – Ты выглядишь слишком мрачно для именинницы!

Поппи подобрала колени, глядя задумчиво на нее.

– Я только что мечтала, что мой папочка умер, – сказала она с горечью.

– Что ты говоришь!

– Но это правда, Энджел. Гораздо легче свыкнуться с мыслью, что ты – сирота, чем брошенная. В тысячу раз хуже знать, что ты просто не нужна. Я клянусь Богом, что если у меня когда-нибудь будут дети, я никогда, никогда их не брошу!

Соскользнув со своей кровати, Энджел присела рядом с Поппи.

– Послушай меня, – сказала она Поппи сочувственно и нежно. – Тебе повезло, что отец тебя бросил. Грэг и я любим тебя как сестру, а у мамы и папы появилась еще одна дочь. Никогда не думай, что ты – та же девочка, которую привезли сюда зимней ночью десять лет назад. Я помню, как смотрела на тебя и думала – есть что-то общее и особенное во всех детях из приютов; ты была такая бледная, пришибленная и напуганная. И ты была такая худая – ты и в самом деле выглядела как забавное насекомое с рыжими волосами.