Девушки не вдруг признали в ней свою старосту, Ирину Маслову, одетую в донельзя странную форму.

— Наши с практики вернулись! — подскочила из-за стола шустрая Шульдякова, дочь камер-юнкера и мастерица первой говорить очевидное.

— Ну, как же мы без тебя-то бы не догадались, — скорее по привычке, чем из вредности, осадила её Варенька Самойлова, старшая дочь поместного дворянина из-под Воронежа, обычно острая на язык.

Впрочем, когда все прибывшие с практики курсантки завалились прямо в верхней одежде в зимний сад, причём, вместе с багажом и баулами, в которых что-то подозрительно позвякивало, то поднявшийся шум и гам сделал так и не начавшуюся перепалку и вовсе невозможной.

— Так! ТИШИНА! — взревела вдруг староста, явно помогая себе в усилении голоса магией, — Во, отлично. Слушаем все сюда. Мы сейчас с практикантками мыться — переодеваться, а все остальные вдумчиво, со всем тщанием и прилежанием разбирают баулы, ибо там наш банкет. На всё про всё всем полчаса. А теперь побежали, побежали. И чтобы до нашего прихода не вздумали начинать! — уже из коридора крикнула Маслова.

— Ни, ни, ни, — успела ей вслед крикнуть мадемуазель Очевидность, на что её подружка Варенька только головой покачала, выразительно и шумно вздохнув.

— Ну, рассказывайте, как вы тут без нас жили? — ворвалась в зимний сад чересчур румяная, видимо после горячего душа, Ирина, через каких-то пятнадцать — двадцать минут, — Сыр тоньше режь, а ты буженину толще, — тут же раздала она ценные указания двум девушкам, взявшимся за ножи, чтобы приготовить сырную и мясную тарелки.

— Так точно, госпожа староста, будет сделано, госпожа староста! — тут же нашлась Варенька Самойлова, и все остальные девчата прыснули от её лихого и моментального ответа.

— А где звезда наша, Ириша Половцева? Она же вроде никогда на выходные не уезжала? — покрутила Маслова головой, соображая, кого она не видит из постоянных обитательниц жилого корпуса.

— Она ещё позавчера у ректора отпросилась, и он ей разрешил домой съездить. Ещё бы, первая из нас технику архимага выполнила, — завистливо пробубнила миловидная белокурая девица, не слишком умело строгая огурцы на салатик, — Говорили, что у её сестры помолвка намечена. Везёт же… Не то, что нам. Считай, год проучимся, а потом ещё десять лет по контракту старыми девами проходим.

— Эх, девчонки. Всё совсем не так. Рассказала бы я вам, как жить-то хорошо, но не могу, — многозначительно вздохнула староста группы, мечтательно закатив глаза в потолок, что ей было вовсе не свойственно, — А вот ты скажи мне, — повернулась она в сторону белокурой ленивым кошачьим движением, успев потянуться при этом, — Ты манго ела когда-нибудь? Ну, или хотя бы апельсин?

— Ела. И то и другое, — сухо, и немного возмущённо ответила ей девушка, приступая к сражению со следующим огурцом.

— Вкусно?

— А то…

— И что, ты каждый день могла бы только их и есть? На завтрак, обед и ужин? Без ничего. Только апельсины и манго.

— Нет, конечно. Я ещё с ума не сошла.

— О! Вот про это я вам и говорю, — назидательно произнесла староста, для большей убедительности ткнув пальцем в потолок, — Ладно, заканчивайте тут, а я пошла девчонок из душа вытаскивать.

— Похоже, нашим что-то перепало во время практики, — первой озвучила общее мнение Шульдякова, давая всем своим видом понять, что уж она-то уловила нечто большее, чем было сказано, — И это вовсе не то, чему нас тут учат, — добавила она с усмешкой, забавно сложив губки трубочкой и быстро-быстро замигав глазками, — Они там, на практике, что-то практически освоили…

— Ты поменьше о сладких письках мечтай, пока оба торта на правильные куски не разделишь, — оборвала её Самойлова, заметив, что её подруга, в отличии от всех, так и не взялась за нож и лопаточку, и она единственная, кто не принимает участие в подготовке банкета, — А то я лично прослежу, чтобы тебе ничего сладенького не досталось.

— Злая ты, — припечатала её Шульдякова, берясь за инструменты и прикидывая, как приступить к разделке кондитерских шедевров, — Я у девчонок сама всё узнаю, но тебе ничего не расскажу. И ты ни словечка не услышишь.

— Не очень-то и хотелось, — ответила Варенька, но на всякий случай сунула подруге в рот две отпавшие от вымытой лозы виноградины.

— Сладкие, — оценила виноград подруга, — Ладно, считай что прогнулась. Объявляю амнистию. Слушай, нас тут восемь, и девчонок прибыло пятеро. И как я должна разделить торт на тринадцать частей?

* * *

Голову Главы сёгуната мне привёз старый рыбак. Этакий высохший дедуля, седой как лунь, морщинистый, с жиденькой бородёнкой и узкими щёлочками глаз.

Каким образом вместе с ним на небольшом моторном баркасе, со смешной одноместной рубкой, оказался уже знакомый мне молоденький японский офицер, неуёмный почитатель моей Аю, я пока не выяснял. Не до него мне, и к тому же, я забыл, как его зовут. Никак эти имена японские не хотят запоминаться.

Мне бы найти сейчас того, кто может опознать эту башку, привезённую стариком. Как назло, никого из маститых японских аристократов на Сахалине сейчас нет, а для Аю осмотр отрубленной головы — это чересчур. Надо сказать, что это то ещё зрелище, от которого даже меня чуть не вывернуло. Больно уж неаккуратно эту голову отпилили. Остатки артерий и вен, словно толстые кровавые черви вывалились из места среза и одним своим видом внушали жуткое отвращение. Да и выражение мёртвого лица впечатляло. Муки и ужас умеют оставлять след.

Офицерик что-то пытался тарахтеть, а потом вытащил из внутреннего кармана запечатанный конверт. Лучше бы он с него и начинал. Запрыгнув обратно на причал, я передал конверт Аю, предварительно сам его распечатав, чтобы посмотреть, нет ли внутри каких сюрпризов. Но там оказался всего лишь одинокий листок из дорогой рисовой бумаги с аккуратными кракозябрами иероглифов.

— Это письмо от господина Мацумаэ, — начала было бодро переводить Аю, но сбилась, наткнувшись на мой кислый вид и сморщенное лицо. Девочка она сообразительная, и быстро поняв, что к чему, чуть изменила тон и позу, перед тем, как продолжить, — Мой подданный, со всем его уважением, торопится известить князя Рюдзина, о том, что ему была привезена голова Морумати, возглавившего сёгунат после гибели от рук князя Рюдзина, изменника Минамото. Мацумаэ просили быть посредником при обмене, но он отказался, сказав, что считает князя человеком слова, и любые посредники будут попросту неуместны. Но он предоставил сопровождающего, который, заодно, передаст план Токио

— Хм, а Минамото точно от моих рук, ну, того? — переспросил я на всякий случай, мотнув головой.

Аю что-то быстро спросила у офицерика, и тот, сделав большие глаза, кинулся ей жарко чего-то рассказывать, часто-часто кивая и кидая на меня красноречивые взгляды.

— Да. Все говорят, что Минамото погиб именно в тот день, когда над Токио появился Ватацуми-но Ками, Бог моря, — довела в итоге Аю до меня концентрат их болтовни.

— О, так к ним ещё и Ватацуми какой-то прилетал? — удивился я, пытаясь сообразить, кто бы это мог быть.

— Это второе имя Рюдзина. Так его звали в древних легендах. Согласно им, Ватацуми-но Ками одним ударом хвоста по морю мог смыть сразу несколько прибрежных деревень, — даже не поморщилась Аю на мою недалёкость в японских мифологиях, ставшую уже привычной для неё, — Зато теперь на месте особняка Минамото забил родник и появилось небольшое озеро. В народе ходят слухи, что Рюдзин желает смыть даже память об их Клане.

— Желаю, ещё как желаю, — охотно подтвердил я, скорчив зверскую харю, от которой офицерику чуть худо не стало.

Надо же, как я удачно какой-то из Комет, а точнее, разновидностью этого заклинания с не очень приличным названием, залепил по аристократическому кварталу Токио. Вроде бы и по площадям бил, а вот на тебе… Одно "золотое попадание" и обо мне уже целую легенду сложили.

— А, кстати, что за план Токио он привёз? — поспешил я спросить, пока молодой японец ещё совсем не сомлел, глядя на грозного меня, — И что там насчёт Кланов с Хонсю сказано?