– Пошли, – хрипло прошептал он, указывая на окно.

Я полез. И тут же с ужасом понял, что окно для меня слишком мало. Голова-то кое как пролезла, а вот грудь… Зря говорят, что если голова пролезла – значит и все тело пройдет. Может и правда, если через решетку, а здесь, в узком окне… Еле вылез назад. После морозного уличного воздуха в глазах потемнело, затхлый пар шибанул в нос. Леха понял все без объяснений.

– Идите за мной, – не говоря больше не слова, он повернулся и пошел назад, в парящий туман…

Мы шли довольно долго спотыкаясь об обрезки труб и торчащие останки коммуникаций. Леха молчал, но я понял: он решил рискнуть: дойти до крайней парадной, несмотря на то, что она была ввиду казино, и за ней могли наблюдать. Я оказался прав и через некоторое время мы подошли к двери и выглянули наружу: такой же подъезд, как тот, в который мы вошли. Выбрались, поднялись полпролета на первый этаж. Там Леха аккуратно выглянул наружу и тут же, быстро захлопнул дверь. «Собаки!..» – я сперва подумал, что он так ругается на наших преследователей но уже в следующее мгновение я услышал отдаленный, но явный собачий лай…

– Они с собаками к парадняку подходят, – он быстро перевел взгляд на меня, ему в голову, видимо, пришла какая-то мысль, и, снова буквально на миллиметр приоткрыл дверь. «Какого черта, если они к нашей парадной подходят, в подвал надо, назад, не сразу найдут по крайней мере!» – мелькнула мысль, но я тут же сообразил: если они идут по следу, то подходят они не к нашей парадной, а к той, в другом конце дома – через которую мы в подвал вошли. Я понял план Лехи, и, когда он вдруг рывком открыл дверь и скомандовал: «За мной!», не медля ни секунды, последовал за ним, даже не оглядываясь назад: смотри не смотри, было уже поздно перерешать. В последний момент, словно в замедленном кино, я заметил, что он быстро выскакивая из парадной успевает посыпать за собой табаком из кармана.

Мы быстро пересекли несколько метров, отделяющих подъезд от конца дома и, свернув за угол, побежали еще быстрей по направлению к углу соседнего дома. Леха чуть отставал. Он периодически приостанавливался, что бы посыпать табака но вскоре перестал и быстро меня догнал. Навстречу попалась пара прохожих, но выглядел наш бег для них так, словно БОМЖ и беспризорник чего-то не поделили и теперь один убегает от другого: картина почти привычная. Свернув за второй дом, я привычно дернулся в сторону подъезда, но Леха остановил меня, показывая, что внутрь нам больше не надо. Мы начали двигаться торопливым шагом в направлении какой-то одному ему ведомой цели.

Идти было неприятно. Ощущение мерзости усиливалось с каждым шагом: на улице был легкий минус и пронизывающий сильный ветер. Ноги до колен были мокрые вдрызг. Все остальное было влажным и липким. Меня начал бить озноб. Я повернулся на ходу к спутнику:

– Ннам… сколько еще осталось? – во мне боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, до непреодолимого приятно было удаляться от места предыдущих событий. С другой, было непонятно, сколько я еще в таком состоянии продержусь – умереть от переохлаждения в мои планы так же не входило.

– Все уже, почти пришли. – Леха остро зыркнул по сторонам и зашел в парадную большего многоэтажного дома, с легкостью открыв имеющийся на ней кодовый замок. Подошли к тяжелой кованой двери, ведущей в бомбоубежище. На ней висел замок. Леха достал из кармана ключ, быстро отпер замок и потянул дверь на себя. Она подалась тяжело и громоздко. Я чуть ему помог и через минуту мы уже стояли в какой-то камере, видимо, «шлюзовой». Дверь за нами захлопнулась. Лёха закрутил тяжелое колесо: достать нас теперь отсюда, не представлялось возможным даже взводу десантников. Хотя это успокаивало мало. В таком случае мы и сами выйти бы не смогли; хотелось надеяться, что табачные ухищрения сработают и нам не приодеться скрываться здесь вечно…

Прошли внутрь. В конце концов Леха привел в комнату, полностью заваленную тряпьем. В ней располагался теплоцентр и от этого было тепло и сухо. Я, несмотря на подозрения о наличии вшей и, возможно, других паразитов разделся до гола, развесив все свои вещи на трубах отопления и устроившись на коробке из под апельсин, наблюдал за парнем. Он тоже разделся, одев взамен, что-то тут же импровизированно выбранное из кучи на полу.

– Там, в соседней комнате вода есть если что. Из вещей берите, что надо, размеры разные есть. Ботинки дайте, заберу. Он не дожидаясь снял с трубы мои зимние кроссовки, поставил рядом со своими. Затем достал нож и принялся методично тыкать им в обувь вырезая куски. «Что б не подобрал никто из наших», – хмуро пояснил он.

– В общем так, – я к пацанам пошел, скоро вернусь. Ждите. Изнутри не закрывайтесь, не достучусь. – Он сложил обувь в какой-то полиэтиленовый пакет и вышел из комнаты.

«Жена Федор Михайловича Достоевского вспоминала, как однажды во время прогулки муж завел ее в укромный двор и показал камень, под которым его Раскольников спрятал украденные у старухи вещи. „Боже, как ты нашел его! Зачем ты вообще забрел сюда?“ – удивилась Анна Григорьевна. Федор Михайлович только фыркнул – „А затем, зачем ходят в укромные места прохожие“. – А что еще мог ответить Федор Михайлович, если первый общественный туалет в Петербурге открылся в тысяча восемьсот семьдесят первом году! – Бойкая дикторша сделала паузу. Картинка на экране телевизора сменилась, и в кадре поплыли унитазы разных калибров и мастей.

– Алексей Карсавин – главный хранитель музея воды, – продолжала ведущая, теперь уже за кадром. – Коллекция далась потом и кровью. Искали по чердакам. Горшки мало кто хранит. Жемчужина коллекции – бетонный унитаз. Отформован вручную в двадцатые годы.

– Лучшими считались в то время английские писсуары, – включился мужской голос, и в экране инсталлировалось лицо представительной наружности с интеллигентными очками в тонкой оправе. – Поэтому Россия покупала их за границей. Вот здесь и представлены, так сказать, образцы английской сантехники. Поскольку покупалось за валюту, то фактически можно сказать, что Россия платила золотом за унитазы.

– На установку унитаза в доме начала двадцатого века требовалось разрешение архитектора, – инициатива снова вернулась к ведущей. – Подобный проект мог стать хозяину в копеечку. Вот счет аж на двести десять рублей. Не каждый считал подобные затраты стоящими! Особая гордость коллекции – горшок. – По экрану проплыл белый горшок. На дне его виднелось полуистертое изображение глаза. – Его хранитель музея почти насильно отобрал у своей бабушки! – В кадр снова вплыл интеллигентный. – Бабушке глаз не нравился, и она терла его нещадно. Вот это такой интимный друг, который знает все секреты своего хозяина!

– Унитаз – на экране снова поплыла нескончаемая череда унитазов. – В переводе с испанского «Единство». Если для членов коммунальных квартир он причина раздоров, то в общественных туалетах школ и университетов – символ народного объединения…»

Андрей выключил телевизор и набрал телефонный номер. Он был в приподнятом настроении – то, что произошло с его другом, полностью укладывалось в его концепцию развития человечества.

А концепция эта заключалась в том, что оно, человечество, перерождалось. И признаков тому было множество – вот Дмитрий тот же. Был нормальный среднестатистический человек. А вдруг на тебе! Мысли читать научился! А другой – да взять того же Копперфильда, Дэвида блин! – Людям внушать научился так, что они уже сами на его представлениях перестают понимать: то ли они здесь зрители, а Дэвид им фокусы показывает, то ли они сами один большей фокус, а Дэвид на них в цирк посмотреть пришел и теперь сидит на сцене и прикалывается… В общем, человеческий прогресс налицо. А недавно по телевизору людей показывали, которые вообще есть перестали: питаются солнечной энергией. Им, конечно, никто из академиков не верит. «Врут, – говорят, – тайно едят, а нам вкручивают». Только есть здесь к этим академикам один вопросик: а что же такое интересное явление – да не проверить? Посадить такого солнцееда под замок на сорок дней – и посмотреть. Ест или не ест? Только не делают этого академики. Потому, как и сами знают, что – правда. А раз так, то и окажется вдруг, что вся их дарвинистическая чушь, на которой они себе звания и награды заработали – не более как фантом. Только для зарабатывания этих самых наград ими и изобретенный. А в действительности, в жизни ничего не объясняющий…