Сильно Михей на ярмарке промерз, даром что в харчевне отпаивался, отогревался. Хорошо там было, да вот пар от его овечьей шапки с таким духом овчинным попер, что купцы на него недовольные смотрели, которые там сидели, важные купцы, стерляжью уху евшие да наливками запивавшие свои барыши. Чуял крестьянин, что и половой на него коситься начал, и что не ко двору, не ко столу он пришелся, и что пора честь знать. Выйдя на улицу, плюнул с досады: что ж я, не человек вовсе? Вольный крестьянин, а они на меня как на зверя: шапка не та, тулуп не тот, а что и сам я с выгодой, им до того дела нет. Я ж не бродяга какой, – думал мужик, наливая ковшиков воду в ушат, и отчего-то вспомнился ему прохожий странник, которого он на телегу побрезговал посадить. И дрогнула рука, и кипятком плеснула мужику на тело голое, на самое, господа, нежное место, так, что он взвыл, и в глазах его снова искры заплясали, а в ушах ехидный смех раздался. Выбежал он голый на мороз, да в снег и упал, и снег от горячего тела растаял, усмирил ожог. Но когда он хотел подняться, оказалось: примерз низом живота, вмиг примерз, и его обваренное место тоже. Он извивался, как змея под рогатиной, и наконец, оставив на снегу кусок кожи, господа, и наконец, я прошу прощения у дам за сокрытие некоторых натуральных подробностей, вполз в баню, оставляя за собой след полоза, будь тот полоз подобной ширины. Он не видел, как, веселый от сотворенной пакости банный дух кружился вокруг него, пока он лежал примерзлый в снегу, как баенник поднимал вокруг него завихрения, и к нему присоединилась неведомо откуда взявшаяся кикимора, похожая, господа, на худую бабу с взлохмаченной головой, и как они вдвоем с баенником хохотали, но хохот этот заглушал вой метели, не на шутку взыгравшей. Потом кикимора спряталась в поленницу, а баенник вернулся к несчастному – тот, постанывая, пытался смыть с себя мыло, которым намылился до того, как обжечься, и от мыльной пены, стекавшей по его чреслам, становилось ему еще больнее и обиднее.
Между тем жена крестьянина, благополучно выпроводившая своего полюбовника, прятавшегося под кроватью, радовалась своей надумке спровадить муженька в баню и хвалила себя за сообразительность. И вдруг она услышала сопение, раздававшееся из угла. А там в старом валенке прятался домовой, который на сей раз был недоволен тем, что она, из-за своего свидания с – ну, конечно же, господа, с дьячком, – совершенно забыла о том, какими подношениями задабривала домового, чтобы он не раскрывал ее похождений мужу. Обычно она накладывала в блюдечко меда, туда же прибавляла печенья или пирог, и ставила это угощение в угол сеней. На этот раз домовой остался без подношения, и решил, видимо, по этой причине не оставлять хозяина, кстати, в него мало верящего, без помощи и поддержки. Он, выглянув во двор, заметил вакханалию своего родственничка баенника, вкупе с кикиморой плясавшего вокруг примороженного хозяина, и разозлился не на шутку. Чувство солидарности, господа, взыграло в нем, – я вижу, вы смеетесь, но это так – и он, поддев под руку хозяйку, так, что она опрокинула горшок с кашей и ей было чем заняться, смял, скомкал, сбросил на пол постельное одеяло, отшвырнул веник, вставший у него на пути, толчком маленькой, но сильной своей ножки открыл дверь и выпрыгнул в сугроб, накиданный у дверей вредной кикиморой, которая, как известно, ненавидит женщин-хозяек в доме, куда кикиморе вход только по особому приглашению.
Но и войти в баню без дозволения баенника грозило осложнением похуже войны с турками. У каждого духа, будь то баенник, домовой или овинник – своя вотчина, собственная территория, нарушать которую эти духи не решаются. Вон даже кикимору банник не пригласил, а это значило, что свидетель ночному владетелю бани не нужен. Домовой сообразил, что беда неизбежна, и если пропадет хозяин, то тогда хозяйка приведет в дом дьячка, а где церковный дух, там домовому и прочей нечисти, каковой считает их церковь, не место. Хозяйка не станет его кормить, поп освятит двор и дом, и святая крещенская вода растворит его, как кипяток растворяет льдинку. А за компанию с ним и овинника, и старушку кикимору, и баенника. Нужно было что-то срочно решать, и он, подрыгав ножками, кое-как выпростался из сугроба и проскользнул обратно в дом. Следовало понудить хозяйку пойти в баню, но как? Показаться ей на глаза – значит предречь скорую смерть ей самой, но это тоже чревато последствиями: такую добрую хозяйку поискать– не найти. А дьячка он отвадит, и пусть в доме все будет хорошо, но нужно скорее что-то сделать, выручить хозяина. Домовой подскочил, а может, подлетел, точно не скажу, к коту, дремавшему на лавке, и дунул ему в ухо. Кот открыл желтые глаза и посмотрел на домового.
– Иди к хозяйке и ори! – приказал тот. Но старый кот не шевельнулся, ему было лень, и тогда домовой пообещал ему разбить горшок со сметаной, и кот, понимая, кому достанется хорошее угощение, поднялся, потянулся, и начал истошно орать. Удивленная хозяйка сообразила, что это неспроста: однажды котяра вот таким образом спас их маленького сыночка, который чуть не упал с крыши, куда забрался по лестнице. Благодаря коту Ваське ребенка сняли, и он остался в живых, вырос и уже год как работал в городе. Любовник любовником, но муж всегда дороже, простите за банальную истину. Хозяйка отправилась в баню, прихватив мужнин крестик.
А между тем перед ее мужем в бане явился баенник, имел он вид мужика в красной шапке, с горящими глазами, одет был в кафтан из зеленых листьев, и от него шел пар.
– Попался ты мне, теперь не уйдешь! Баня после полуночи моя! А ты теперь мне спину бить веником до утра будешь! Пока петухи не запоют!
Жена, которая уже приоткрыла дверь из предбанника, так и замерла. Но баенник увидел ее и втащил внутрь.
– А вот и твоя половина явилась, не запылилась! А знаешь ли ты, хозяин, кто тут мылся перед тобой? Нет, не эта женщина, а дьячок, и от него ладанный дух еще не выветрился, и я должен это терпеть? Ах, она еще и крестик принесла!
– Держи, муженек! – крикнула женщина и бросила крестик мужу. Тот схватил, надел его на шею и смог перекреститься. Баенник этого не выдержал и вышвырнул мужика из бани на двор, а на женщину набросился, но что он с ней до утра делал, она никому потом не рассказывала, только приползла в избу после того, как петух прокукарекал, и свалилась, не в силах даже на лавку сесть. Но муж ее этого не видел, так как спал мертвецким сном и продрал глаза ближе к полудню, а что до приключения, то он понял, что хорошо отделался, а что жена слегла, объяснил простудой, в это время обычной. Только с тех пор она в баню ни ногой, дьячка, конечно, отвадила, сама на богомолье отправилась грехи замаливать. А Михей, который в церковь редко захаживал, в дворовую и домовую нечисть уверовал настолько крепко, что отныне в бане парился только с утра, и каждый раз в предбаннике, прежде чем в баню войти, читал заговор:
– Встану благословясь, пойду перекрестясь, приду во двор, разожгу костер, как огонь горит, так от раба божьего Михея невзгода бежит. Огонь и вода очистят раба, банного пару дай Бог не для угару. Светла береза стоит до мороза, так бы и у меня, раба Божьего Михея, стояли дела семейные, торговые, да здоровые. Как во чистый четверг звенит перезвон, так нечистый дух из бани вон!
Горшок и кацавейка
История трактирщика Дорожкина
Верьте мне или нет, но иной раз фамилия человека на его судьбу гадает. У меня так вот и получилось – сколько не искал, какой работы не пробовал, а стал-таки держать постоялый двор. Потому что фамилия моя Дорожкин. Федор Дорожкин, к вашим услугам. Заезжайте почаще к нам, всяк знает – тут и тепло, и сенца для лошадок – целый сарай. Лошадям – сено, проезжим – самовар всегда пыхтит, а кто покушать изволит – милости просим, и в этом отказу не будет. Водка есть – товар платный, знамо дело, а вот наливочку, какую я самолично делаю – только по уважению подношу, как угощенье.
Местные меня уважают, потому что Федор Дорожкин свое дело крепко знает. Для крестьян держу лавку со всяким товаром, в хозяйстве необходимом. И крупу, и хомуты, и другую всячину. До поры был я холостым, а потом обженился, стало быть. А как это случилось, только вам расскажу.
