Литмир - Электронная Библиотека

Моя комната. И еще одиннадцать комнат по коридору. Мои соседи. Я их больше не увижу. Неизвестно теперь, что со мной будет. Меня ждет иная жизнь.

Зачем я сюда пришла? Беловолк в машине ждет меня внизу. Он припарковался около магазина «Восточные сладости», хоть там и нет стоянки. Беловолку все можно. Он держит себя владыкой Москвы. Западная шишка, янки-обезьянки, сволочь, сделал на Любе состояние. Он убил?! Он не мог убить. Он не мог убить источник денег. Это было бы самоубийство. Что мне взять из дому? Разве этой мой дом? Это халупа, которую снял мне Сим-Сим за копейки. За ту же сотню «зеленых», что я вынимаю ему из лифчика с матюгом-шепотком.

Я сунула в сумку кружевную французскую комбинашку, висевшую на спинке рассохшегося венского стула. Огляделась. Сунула руку в карман. Тюльпан. Он был там. Никто не вытащил его. Странная, дикая вещь. Будто из земли выкопанная, пахнет древностью. Такие вещицы находят на раскопках, да эта уж больно новехонькая, ясно, сделанная недавно. Для чего она? Украшение? Нигде не видно ни дырки для бечевы илицепочки, ни крючочка, ни скобы: к чему его прикреплять, где носить? Ну что, комбинация, лифчик, трусики, помада… прокладки «Always» не забыла, профессионалка?.. Нет у меня ничего. Нет и не было. Не нажила еще. Какие мои годы.

Я стрельнула глазами в запотевшее окно – и быстро обернулась на скрип двери. Я думала, это Беловолк устал ждать меня в машине. А это был Сим-Сим.

Синяя щетина на его щеках мрачнела, как грозовая туча. Он разжал губы и проговорил, не разжимая зубов:

– Привет-привет, крошка. Трудно тебя застукать дома. Много работаешь?

– Много-много, – сказала я наигранно-весело, ему в тон. – Отбоя от клиентов нет.

Если он сейчас будет задерживать меня и трясти, как грушу – сюда поднимется и продюсер. Что будет дальше, я плохо представляла. Может, вежливый разговор. А может…

– Гони процент, – Сим-Сим протянул заскорузлую, казалось, вечно немытую ладонь. – Если ты в шоколаде – поделись шоколадом. Живо! Я жду.

Он никогда не умел ждать. Если я промедлю сейчас – он размахнется и ударит меня по лицу. Меня так часто били по лицу. Неужели меня когда-нибудь не будут больше бить по лицу? Никогда?!

Что надо девке для обворожительной улыбки? Жемчужные зубки, алые губки, кончик язычка дрожит между зубов, глаза блестят, шепчут: я вся твоя. Я улыбнулась Сим-Симу так обворожительно, как только могла. И он дрогнул. Он не занес руку над моим лицом.

– Клиент внизу, Сим-Сим, – доверительно шепнула я. – Клиент внизу, в машине, у подъезда. Богатенький Буратино, между прочим. И очень. Я ни разу таких не отлавливала. Если ты испортишь мне морду – пеняй на себя. Мы упустим крупную рыбу. Синего тунца. Синий тунец, знаешь, очень вкусный. Сейчас я не дам тебеденег, Сим-Сим. – Я вцепилась рукой в юбку и потянула вверх, обнажая бедро в черных ажурных колготках. – Не сейчас. Позже. Дай мне поработать. Не калечь меня. Не сбивай меня с настроения. – Я выдохнула ему в лицо ночной винный перегар, запах дорогого табака. – Я приеду с дела и позвоню тебе на сотовый. Идет?

Он готов был сожрать меня глазами. Его жирные щетинистые щеки затряслись, как студень. Ненавидяще проткнули меня колючие зрачки.

– Ты, – выдохнул он и поправил под кожаной курткой галстук, сдавивший горло. – Вывернешься, как уж, из – под любого сапога. Не врешь?

– Спустимся вместе, – кивнула я на дверь. – Посмотришь, как я сажусь в черный «кадиллак». Только номер не запоминай, ладно?

Как же я ненавижу твою синюю щетину. И все же я тебе обязана. Ты спас меня от голодной смерти. Ты научил меня торговать собой. Все на свете товар. Все продается и покупается. И живот и груди. И любовь и голос. И земля на Ваганьковском кладбище. И Карнеги-холл для концерта новой Любы Башкирцевой. Обновленной. Клонированной. Возрожденной Господом Богом после удара шилом или спицей в нежное горло, в певческое птичье горлышко, спевшее людям столько песен про Бога и любовь.

… … …

«Если вы думаете, что вы не можете быть счастливы в браке, вы глубоко ошибаетесь; все несчастья супругов – от отсутствия смелости. Летите!»

М. Роуз, И. Сведенборг. «Трактат о семье». Бостон, 1999

У погибшей Любы Башкирцевой был когда-то муж; замечательный муж; заметный издали муж. Главу концерна «Драгинвестметалл» Евгения Лисовского знали все в России, о Москве и говорить нечего. Евгений Лисовский погиб год назад в Москве при обстоятельствах, оставшихся невыясненными. Любочка была на гастролях во Франции, в Париже, когда Лисовскому перерезали горло. Алла не знала подробностей, смутно что-то помнила из газет.

Беловолк привез ее в Раменки, в квартиру Любы. Он окликал ее: «Люба!» Когда она не поворачивалась – бил ее наотмашь по щеке. «Ты выбьешь мне зубы», – зло шипела она. «Новые вставлю», – шипел в ответ он. Дома уже ждала их странная, сухая, как высохший в коллекции богомол, серая как вошь женщина, с впалым ртом, как у старухи, а сама еще не старая, стриженная «под горшок», с амазонитовыми, ярко-зелеными сережками в отвислых мочках. Женщина тут же взяла Аллу в оборот. Одна из комнат в двенадцатикомнатной квартире была отведена под тренажерный зал. «Для начала сгоним лишние жиры, – процедил Беловолк, ущипывая Аллу за крепкую ягодицу, – есть, есть жирок, нагуляла на проститутских харчах. Посади ее на молочную диету. Салаты. Питье без сахара. Вместо хлеба – хрустящие хлебцы. Ничего не жрать после шести вечера. Замечу – убью!»

И началось. Это все началось. Алла думала – ничего страшного, ну, постригут ее, ну, покрасят «Лондаколором»… Это все началось так бурно, неистово и дико, что она думала – нет, лучше умереть. Пусть он лучше меня действительно убьет, этот полоумный продюсер, делатель двойников.

Дама, Изабелла Васильевна, истязала ее по-средневековому. Выкручивала ей ноги-руки на шведской стенке. Заставляла отжиматься по двадцать, по тридцать, по сорок раз. Когда Алла кричала: «Не могу!» – и падала на черный мат, обливаясь потом, заливаясь слезами, Изабелла Васильевна подходила к ней, трогала ее носком туфои и роняла: «Отдых пять минут. И сначала». «Эсэсовка», – шептала Алла полумертвыми губами. Ее щеки вваливались, глаза становились большими, мрачными, как у святой мученицы. Изабелла Васильевна регулярно, через каждые три дня, взвешивала ее на напольных весах. «Минус три килограмма, – бормотала она довольно, – минус четыре. Превосходно. Ты чуть повыше ростом, чем Люба. Поэтому тебе надо сбрасывать больше. Ты топорная. У тебя широкие бедра. Люба была – само изящество. А рожи у вас похожи». «Когда займутся моим имиджем?» – мрачно спрашивала Алла. «Заткнись, – отвечала тренерша, – не твое дело. Твое дело – слушаться меня. Мое дело – сделать тебе Любину фигуру. И в короткий срок. Ты уже занималась с педагогом-вокалистом?»

Вокальный педагог Миша Вольпи приходил каждый день. Занятия продолжались по три часа. Алла до смерти не забудет первую распевку – Миша поставил ее в студии, у рояля – ах, Любин белый рояль, белый кит, плывущий через время! – крикнул: «Открой рот шире, как можно шире! Будто у тебя яблоко во рту!» – и ударил по клавишам, извлекая мажорный веселый аккорд. «Яблоко или что другое», – подумала Алла, веселясь. По приказу Миши она пела сначала: «А-а-а», – потом: «У-у-у», – потом: «Ия-а-а, ия-а-а, ия-а-а». «Как осел», – развеселяясь все больше, думала она. Обнаружилось, что у нее хороший голос и хороший слух. «Правда, камерный голосок, – сокрушался Миша, – не особо сильный, оперный зал ты не возьмешь, но для микрофона мы тебе голосишко вытащим!» Когда Миша подошел к ней и положил руку ей на живот, на низ живота, она отпрянула и ударила его по руке ребром ладони. «Ты, каратистка, – беззлобно сказал Миша. – Это, между прочим, я к тебе не пристаю, дурочка, а объясняю, как певцу дышать. Откуда поют. Вот отсюда, – и он чуть сильнее нажал ей на низ живота. – Баба поет маткой, понятно?.. Набери сюда воздуха побольше, в живот, и выдыхай его в голову, в лоб, в затылок. Представь, что ты воздушный столб и вся вибрируешь». Он не убирал руку с ее живота, и Алла чувствовала странное возбуждение, как перед соитием. Она послушно делала все, что говорил ей Миша. «Я внук Лаури-Вольпи! – гордо сообщал он. – Мой дед воспитал великих певцов!» Алла спрашивала его: а вы сами, Миша, где-нибудь поете? «Я пел в хоре Большого театра, – выпятив грудь, отвечал Миша. – А теперь попробуем распеться наверх, до верхнего „до“. Посмотрим, может, ты колоратура!»

5
{"b":"93452","o":1}