Мать моя женщина, еще и биржевая игра!

Весна и без того забита под завязку…

Во-первых, мне предстояло завершить свое образование в МИТ, для чего я старательно кропал магистерскую диссертацию. В качестве темы выбрал «Некоторые вопросы теории передачи сигналов», поскольку эту работу Найквист напишет только через год, а Котельников докажет свою теорему* только через шесть. На лавры соотечественника я не покушался, но вот «частоты Найквиста» теперь, скорее всего, будут называться «частотами Грандера».

* Теорема Котельникова или Найквиста-Шеннона, она же «теорема отсчетов» — фундаментальное утверждение в области цифровой обработки сигналов, доказана в 1933 году.

Во-вторых, Термен подкинул идею, уже апробированную им в Советской России — сопровождать выступления цветомузыкой, и мы экстренно паяли еще один концертный ящик под названием «илюмовокс». Лев, кстати, очень впечатлился нашими схемотехническими приемами и все больше втягивался в работу лаборатории. Правда, от идеи создания «аромавокса», разбрызгивателя запахов, я его отговорил, сославшись на возможные аллергические реакции у слушателей — при общенациональной страсти к сутяжничеству хлопот потом не оберешься.

В-третьих, в апреле меня настиг Хикс, уже два года как закончивший МИТ и работавший на DuPont de Nemours. Химический гигант среди прочего вел исследования полимеров и синтетических каучуков, так что для Хикса не представляло особых трудов добить проект по созданию компаунда, который он мне и продемонстрировал.

— Отлично, Генри! — пощелкал я ногтем по стеклообразной массе. — Хрупкая?

— Если сильно ударить, да.

— Отлично, отлично! Теперь надо бы сделать пластичную…

Ага, разбежался.

— Видишь ли, — пыхнул трубкой Хикс, — на меня и так уже косятся, что я занимаюсь какими-то своими делами. Если я продолжу, меня заставят внести их в план работ и тогда плакал наш патент, его заберет компания.

— А что с научной базой?

— Пока методом тыка, но уже есть понимание, что надо использовать смесь эпоксидной и фенолформальдегидной смол. Вот у этого образца соотношение примерно три к семи…

Блин, упускать компаунд не хочется, но как извернуться, чтобы DuPont не мог подгрести его под себя? Проще всего, чтобы Хикс работал на меня, но это дополнительные расходы и немаленькие, фактически вторая лаборатория…

— Давай так, — помассировал я лоб растопыренными пальцами, — заявку подавай на свое имя, но работу притормози. Мне все равно после окончания курса надо передать бостонскую лабораторию МИТу, а себе строить новую. Если все сложится, к осени у нас будет своя база.

— Своя? Положим, при таких условиях я добью твой компаунд за полгода. А что дальше?

Я наклонился к уху Генри и страшным шепотом сказал:

— Никель-кадмиевые батареи!

— Так они дорогие! — брови на бастер-китоновском лице Хикса полезли вверх. — Даже Эдисон делал нечто похожее, никель-железные, кажется…

— Есть несколько идей, как повысить эффективность. Короче, без работы не останешься.

В-четвертых, та самая биржевая игра — каждый раз перед выступлением Термена я минут пять говорил про развитие электротехники и каждый раз мы с Осей не спали перед этим ночей, согласовывая действия нашего брокерского оркестра. Не знаю, какие там гонорары получил Лев от щедрот Сола, но мы очень неплохо раскачали рынок, заработали на колебаниях и даже сумели прикупить парочку небольших клиринговых контор.

Концерты Термена в Нью-Йорке закончились в середине мая, в аккурат перед тем, как страна чуть не сошла с ума от новости о трансатлантическом перелете. Через океан летали еще восемь лет назад, но по короткому маршруту из Ньюфаундленда в Ирландию, да еще вдвоем, да еще какие-то англичане… А тут — американец! В одиночку! Без посадки! Из Нью-Йорка в Париж! Spirit of St.Louis! Чарльз Линдберг!

Энтузиазм и экзальтация зашкаливали, на этом фоне прошли и без того малозаметные события — Троцкого и Зиновьева выперли из Политбюро и вообще из партии, а в Никарагуа полевой командир Аугусто Сандино начал войну против американских оккупационных войск.

Об этих новостях мне светским тоном сообщала Таллула («в-пятых» этой весны), взявшая моду кататься со мной в Нью-Йорк при каждом удобном случае. А что можно делать в поезде? Запереться вдвоем негде, только беседой или чтением спасаться. Я все больше возился с диссером, стараясь написать его так, чтобы можно при минимальных доработках опубликовать как статью, а Таллула в такие минуты отгораживалась «Философией любви» за авторством некоей Элеоноры Глинн или аналогичными книжками.

Свое она добирала на шопинге в Большом Яблоке*, не стесняясь испытывать на мне почерпнутые в книгах техники «управления мужчинами». Мне и без техник много не надо — как взмахнет ресницами, как глянет своими зелеными глазищами, так бери меня тепленьким. А если еще и грудью к боку прижмется… Пару раз меня посещала мысль проследовать с ней в примерочную кабинку и там примерно наказать, но тут при всей свободе нравов до таких вольностей еще не доросли — на страже примерочных стояли продавщицы, мужчин подпускали не ближе двух ярдов, только для того, чтобы оценить обновку издалека.

* Большое яблоко — прозвище Нью-Йорка.

Разумеется, сходили мы и на Термена, она внимательно прослушала не только завывания эфирных полей, но и оба моих выступления — до концерта и во время ужина в ресторане, когда я расхвастался, как мы (то есть Ося) пробивали ангажемент.

В некоторой рассеянности она доехала со мной до квартиры — старая, где мы втроем жили в начале брокерской эпопеи, осталась за Панчо, а я и Ося вселились в две соседние. Удобно — и место знакомое, и все трое рядом, и у каждого свой угол, есть куда девушку привести. Таллула бывала в моей уже не раз, консьерж привычно делал вид, что не замечает постороннюю женщину поздним вечером — зачем лишаться доллара из-за соблюдения дурацких инструкций?

Заторможенность Таллулы закончилась, стоило нам перешагнуть порог. Скинув пальто с меховым воротником мне на руки, она метнулась внутрь, к доставленным еще днем пакетам и коробкам с покупками.

Пока я развешивал верхнюю одежду, освобождался от галстука, пиджака и обуви, из комнат слышалось шуршание оберточной бумаги, а потом заиграл патефон.

Таллула выплыла из спальни в гостиную завернутая в шаль с бахромой. Под тягучий джаз она выставила вперед ногу в туфельке, затем дала ткани сползти с плечика… Мать моя женщина, где и когда она этому научилась? Ведь настоящий стриптиз!

— Иди ко мне, — проворковала Таллула, отбросив, наконец, ненужную шаль и представ во всем великолепии обнаженного тела.

Цель шоу обнаружилась примерно через час, когда я выдохся и уплывал, а Таллула водила пальчиком по моим щекам:

— Не спи.

— Не сплю, — блаженно откинулся я на спину.

Она придвинулась ближе и вдруг пробежалась язычком по уху — меня будто током ударило!

— Вот, другое дело, — довольно сообщила Таллула и устроилась поверх меня, настолько близко, что ее короткие рыжие волосы щекотали мне лицо.

— Почему ты сделал ангажемент Темену, а мне нет?

Честно говоря, в тот момент меня больше волновали два соска, упертые в мою грудь и я брякнул, не подумав:

— А у тебя есть терменвокс?

Рыжие пряди и соски возмущенно отодвинулись, а зеленая молния из глаз чуть не спалила меня дотла. Таллула сжала губы и почти прошипела:

— Я тебе безразлична!

А бездушный я чуть не заржал — она действовала точно по инструкции, которую я подглядел в одной из ее книжек.

— Хорошо, завтра я покажу тебя Юроку. Скорее всего, из этого ничего не выйдет, — она нахмурилась и я поспешил объяснить: — он продюсирует классику. Но он, возможно, знает нужных людей.

Пришлось выяснять, когда можно попасть на прослушивание к Юроку, отодвигать дела, ехать с Осей и Таллулой в бродвейский зальчик, где толпились жаждущие славы старлетки и жаловаться в темноте партера Соломону, пока на сцене распевали кандидатки: