— Про мужа можешь не рассказывать. Муж лежит в соседней комнате уже второй… Или третий? Третий день он уже там лежит и очень плохо пахнет. Я же не мог вынести труп, как выносят мусор. Все ждал, когда ты вспомнишь о Леночке. Пусть даже не купишь цветочков… Короче говоря, не надо ля-ля. Я же слышал ваш разговор по телефону. Никакой ошибки нет. В конце концов, — неожиданно Филин метнулся к Ленке, подхватил ее под руки и подтащил ко мне, приставив нож ей к горлу. — Ну-ка, скажи, любишь ты этого типа? Кивни, кивни, сучка… Ну! — лезвие вжалось в ее кожу, и я чувствовал, как по спине у меня течет пот. Ленка медленно опустила подбородок и так же медленно подняла его. Ее глаза были полузакрыты.

Филин убрал нож. — Вот видишь? — сказал он, обращаясь ко мне. — Все верно. Все правильно. Теперь можно снова заклеить тебе рот… Что он и сделал. Потом Филин прошел в другой конец комнаты и вытащил из серой спортивной сумки фотоаппарат «Полароид».

— Это вещественные доказательства, — пояснил он. — Заказчику понадобятся доказательства, что заказ выполнен и выполнен в полном объеме.

Он зарядил в фотоаппарат кассету, потом посмотрел вверх на зажженную люстру и удовлетворенно кивнул головой:

— Освещение сносное.

Он подтащил Ленку вплотную ко мне и посадил ее так, что мы касались друг друга плечами. Ленка посмотрела на меня. Я посмотрел на нее.

— «Прощай», — молча сказала она.

— «Прощай», — молча ответил я.

— Так, — сказал Филин, — в кадр вмещаетесь, все нормально. Он нажал на кнопку «Полароида», фотография с жужжанием вылезла наружу, Филин посмотрел на нее и остался доволен.

— На всякий случай — дубль, — пояснил он и снова щелкнул фотоаппаратом.

Я не смотрел в объектив, я смотрел на свои руки, скованные сталью, и желал разорвать эту сталь, чтобы потом так же разорвать того человека, который стоял перед нами и явно получал удовольствие от своей работы. Но сталь осталась сталью. Она не разлетелась, не исчезла. Чуда не случилось, и спасение не пришло. За окном мир продолжал жить своей обычной жизнью, за стенкой соседи пили вечерний чай и смотрели «Санта-Барбару». А в этой комнате убивали. Каждому свое.

Филин положил фотоаппарат, снова пошел к сумке и вернулся оттуда с пистолетом. Вероятно, это был тот самый «ЗИГ-зауэр», про который говорил мне Гарик. Но сейчас это уже не имело ровным счетом никакого значения.

«ЗИГ-зауэр» или «Калашников» — все одно. Я закрыл глаза.

— Еще одно условие заказчика, — вдруг произнес Филин. — Это сначала убить девушку на твоих глазах. А потом уже тебя. Так что открой глазки…

Не подчиняясь его приказу, а по собственному внутреннему импульсу я открыл глаза. «ЗИГ-зауэр» был снаряжен глушителем и готов к работе.

— Ну, — сказал Филин, вытягивая руку с пистолетом. — Вы уже попрощались? Если нет, то ждать я вас не буду…

Я всем телом рванулся влево и упал на Ленку, заслонив ей грудь и живот.

Я ощутил тепло ее тела. В последний раз.

— Нет, не так, — раздраженно произнес Филин. — Ты ничего не понял. Он пнул меня в бок, потом еще, пока я не отлетел в сторону метра на три. Я лежал, уткнувшись в пол лицом. Я ничего не видел, я только слышал: хлопок.

Потом второй хлопок. Пауза. И самые ужасные звуки — звук работающего фотоаппарата. Смерть наступила. И была запечатлена. Она стала очевидным фактом. Видимо, моя любовь к Ленке была не слишком сильной. Мне не хотелось сейчас умирать вместе с ней. Мне хотелось убить Филина — так сильно этого хотелось, что я прокусил себе губу, и вновь почувствовал вкус своей крови.

Но я ничего не хотел сильнее в эту секунду, чем ощутить на своих губах кровь другого человека — кровь Филина.

— Все, — сказал Филин. — Она отмучилась. Переворачивайся, мне надо закончить с тобой. Покажи мне свое лицо. Он помог мне перевернуться носком кроссовки. Посмотрел мне в лицо и неодобрительно зацокал языком.

— Нет, — сказал он. — Так не пойдет. Какая-то идиотская улыбка… Ты не должен улыбаться, понимаешь? Заказчик не примет у меня такую работу. Твою девку убили, тебя самого сейчас кончат — а ты скалишься? Маразм какой-то.

Убери эту дурацкую улыбку с морды. Быстро! — Для большей убедительности своих слов он пнул меня в пах. Это было больно, но я удержал лицевые мышцы в прежнем растянутом состоянии.

— Я тебе сейчас разнесу череп из этой штуки. — Филин продемонстрировал мне пистолет. — Что тут смешного? Или ты уже умом тронулся? Или надо мной прикалываешься? — Последнее предположение показалось Филину оскорбительным.

Видимо, самолюбие было его главным качеством после жестокости. — Ну, я тебе сейчас испорчу настроение, — пообещал он. — Это, кстати, тоже одно из условий. Сделать твою смерть как можно менее приятной. Так вот, слушай… — он вновь присел на корточки, и теперь его голова нависала надо мной, а слова вываливались из его плохо пахнущего рта, как омерзительные атмосферные явления из не менее омерзительной тучи. И деваться от них было некуда.

— Слушай, ты, смертник. Мне тут пришлось пожить в этой квартирке три дня, пока тебя дожидался. Утомительное занятие, надо сказать. А я здоровый мужик, у меня возникают определенные потребности… — Он ухмыльнулся. — Короче, я твою девку отымел. Не скажу, что много раз, так, три раза в день, не больше… — он плюнул мне в лицо и негромко рассмеялся. — После завтрака, после обеда и после ужина. Как тебе такое? Хули ты головой мотаешь, а? — Он вдруг изменился в лице и резко хлестнул меня ладонью по щеке. Кажется, я его разозлил.

— Ну-ка, скажи, чего ты лыбишься? — Он стянул скотч с моих губ. — Что тут веселого? — Он держал пистолет в левой руке и край клеющей ленты в правой. — Что?

— Ты врешь, — с наслаждением выдохнул я ему в лицо. — Врешь как сивый мерин.

— Нет, — он покачал головой. — Доказать? — Он приблизил свое лицо к моему. — У нее есть родинка. Сказать, где? Сказать…

Ничего он не сказал, ублюдок. Ничего он не сказал. Если бы я мог, я кричал бы от восторга, от животной радости, от первобытного чувства триумфа!

Он ничего не сказал! И я молчал тоже, потому что мои зубы были заняты. Очень хорошим и классным делом. Лучше которого я просто не мог придумать.

— Сказать, где? — шептала эта мразь, все ближе и ближе склоняя свою руку к моему лицу. — Сказать…

Я изо всех сил рванул голову вверх, от пола. Я ударил ему лбом в лицо, но главное — я вцепился зубами ему в губы, а также ухватил несколько пальцев правой руки. Их я сразу прокусил до кости и ощутил во рту сладкий вкус его крови. Сладкий вкус мести. Он яростно тряхнул головой, потом дернулся всем телом, но я висел на нем, я грыз его, я кусал его, я пил его кровь, и он мог только выть от боли, он мог колотить меня рукояткой пистолета по голове, отчего перед глазами пошли темные круги. Но я был псом-убийцей, мои челюсти было невозможно разжать, я рвал его кожу, я убивал его — постепенно, по частям.

Ему надо было сразу приставить ствол верного «ЗИГ-зауэра» мне к голове и просто вышибить мне мозги. Это был единственный способ избавиться от меня.

Но Филин не был Богом, он был просто наемным убийцей чуть выше среднего уровня. И ему было так больно, что на несколько секунд он утратил возможность рационально мыслить.

А мне хватило этих несколько секунд, чтобы обработать ему правую руку, порвать губы, прокусить щеки… Он сначала выл от боли, а потом стал просто неприлично реветь, повизгивая. Впрочем, он все-таки сообразил наконец, что меня надо пристрелить. Он хотел перехватить пистолет, взять его за рукоятку, но я продолжал его грызть и бил его сцепленными руками в живот…

Он уронил пистолет. Я на секунду отпустил его, чтобы посмотреть ему в глаза. А он глядел на мои красные от крови губы и боялся. И когда я увидел страх в его глазах, то понял, что я его убью. Пусть у меня руки в наручниках, пусть мои ноги словно ватные, но я его убью. Пусть для этого мне придется перегрызть ему горло. Если для того, чтобы убить зверя, надо стать зверем, я им стану. Нет проблем.