– Прости, если вдруг расстроил тебя.

– Да нет, всё хорошо.

– Боулинг – красивый вид спорта.

– Да.

– Другие ведь смотрят футбол там или хоккей, хотя сами ни разу в жизни не пинали мяч, да и клюшку не держали.

– Так и есть.

– А боулинг – сложный вид спорта.

– Филигранный.

– Именно… Зрелищный.

– Очень.

– Особенно женский.

– В особенности он.

Санитары потихоньку впадали в сонный транс. Рафаэль заметил их тяжелые веки, которые с каждым морганием всё дольше держали глаза под своим тонким покровом.

– Простите, но как же отдельно взятая личность?

Два взора синхронно метнулись в сторону голоса. Рафаэль приподнялся с носилок, приняв сидячее положение. Его силуэт с блуждающим в пространстве взглядом вклинился между двух голов.

– Вы про что это? – Орлиный нос резко проморгался, параллельно расправляя плечи, подобно тому, как грифы или сипы расправляют крылья, перед тем как встрять в перепалку с собратьями.

– Про ваш разговор.

– О спорте?

– Не совсем. Про тезис вашего товарища о том, что детальность имеет исключительно положительный характер на те или иные вещи. А вы с ним, замечу, согласились.

– Так. И вы сказали? – Второй санитар успел сбросить сонную дымку, заинтересовавшись разговором.

– И я сказал, что отдельно взятая личность при детальном рассмотрении (а такое рассмотрение возможно только тогда, когда вы находитесь с этой личностью в очень тесном и постоянном контакте) со временем начинает вызывать негативное отношение.

– Это вы так решили?

– Погодите, – орлиный нос не дал ответить Рафаэлю на вопрос товарища, – то есть вы хотите сказать, вы намекаете, что союз между мужчиной и женщиной в долгой перспективе – это путь к разрушению?

– Это не я говорю, а статистика.

– Послушайте, я знаю огромное множество крепких семей, которые даже не думают расходиться. Живут десятилетиями вместе, на лицах сияют улыбки, и идут они рука об руку. Никакая там ваша детальность со статистикой им неизвестна.

– Не спорю, есть такие крепкие узы, но статистика разводов в общей перспективе с вами в корне не согласна. Да и смотрите вы на такие семьи без возможности детального анализа. Проще говоря, видите лицевую общественную обложку. Большинство людей уже в зрелом возрасте расходятся как раз по причине этой самой детальности, так как слишком хорошо узнают друг друга. Искренность близкого человека с её бытовыми привычками и заскоками, почти неизбежно будет неприятна партнёру. Причём такое чувство – негативный его оттенок – всё это может накапливаться у потенциального партнёра неосознанно, и пока существует хоть какая-то мнимая мотивация быть рядом, все эти особенности могут игнорироваться годами, но в итоге пузырь подобных иллюзий неизбежно лопнет, обнажив большую гноящуюся рану.

– Вы сейчас очень однобоки. Что бы вы тут сейчас не говорили, но просто выберитесь в выходной солнечный день на улицу, где будут гулять или просто идти в магазин за покупками счастливые семьи!

– Не все достигают детальности. Порою за всю жизнь муж не может запомнить какого цвета глаза у благоверной, не говоря уже о более глубоких эмпатических связях.

– Послушайте, даже если представить, что всё так обстоит и что ваша статистика такая мрачная и все в ней несчастливы, то на счёт себя могу вас точно заверить, что со своей женой я в союзе больше двадцати лет. Я изучил её повадки, знаю каждый её недостаток, как маленький, так и большой, но от этого не стал менее счастливым, чем в первый день нашего с нею знакомства. Вот так-то!

– Как друг подзащитного, – театрально встрял санитар с мягкими чертами, – подтверждаю всё вышесказанное.

– Что вы счастливы – спору нет. Я вам абсолютно верю, но вы не можете утверждать, что и ваша жена счастлива так же, как вы.

В первое мгновение глаза санитара с орлиным носом вспыхнули праведным гневом. Невооруженным взглядом можно было увидеть, как тело его напружинилось, следуя хищному инстинкту, но орлиный нос вовремя спохватился. Вслух он ничего не сказал, только в голове проговорил таинственные доводы против домыслов собеседника. Затем ухмыльнулся собственной реакции, а после, как ни в чём не бывало, сложил, не переставая ухмыляться, руки на груди, опустив голову, позволив себе, наконец, немного отдохнуть.

Разговоров более не предвиделось. Ввиду отсутствия иного транспорта на дорогах, путь до цели сокращался с поразительной скоростью. За отодвинутым жалюзи Рафаэль увидел знакомое здание, через квартал от которого расположилось медицинское учреждение, куда он со своими вынужденными спутниками и держал путь. Днём на преодоление такого расстояния со всеми пробками и светофорами потребовалось бы как минимум сорок минут. Сейчас же прошло не более четверти часа.

Как только высокие железные ворота распахнулись, в нос ударил лекарственный запашок, который уже в детстве ни с чем хорошим не ассоциировался. И хоть никто не посмеет утверждать, что чуткий нос Рафаэля не смог бы действительно уловить медикаментозный флёр из ближайшего открытого окна (подхваченный очередным порывом лёгкого ветерка), но сам шанс на такое «гренуйское чутьё»3 равнялся всё же закономерному нулю. Самовнушение – сильнейшая необузданная стихия, сидящая в головах от мала до велика.

Рафаэль снова сменил положение с лёжа на сидя, неприязненно втягивая лекарственный запах своих фантазий. Движение получилось достаточно резким. Орлиный нос невольно дёрнулся, выставляя напрягшуюся правую руку в сторону фью4 клиента. Грозно козырнув, санитар, удостоверившись в ложности проявленной тревоги, вернулся в своё исходное положение.

Дежурная машина с красными лампасами тихо маневрировала по дорожным лабиринтам заведения, направляясь прямиком к приёмному покою. Находясь в машине, невозможно было полностью оценить внешний вид здания, но Рафаэль не был тут новичком. Каждый раз ему приходится покидать эти стены на своих двоих. Уж он-то в полной мере насладился всеми фасадами. Забежав чуть вперёд, можно отметить, что это здание с завидной периодичностью фигурирует в любительских полотнах мужчины. Разумеется, всегда деформированное, не всегда на переднем плане, но образ оригинала легко определяется.

Рафаэль закрывает глаза. Пустая сцена с нейтрально-бесконечным фоном во все стороны начинает заполняться воспоминаниями об этом архитектурном сооружении.

Сначала рисуются все прямые по горизонтали, за ними следуют вертикали. Показывается достаточно простая, вытянутая вширь коробка высотой в четыре этажа. Лицевой фасад красится в тёмное стекло с отблесками от рядом стоящих фонарей. Еле заметная металлоконструкция между этой современной панорамой очерчивается тонкой сеткой. С бокового фасада достраивается выкрашенный прямоугольный параллелепипед, у которого имеются свои маленькие окошки. Первый этаж заходит вглубь за общие габариты, создавая впечатление «нависания», добавляя своеобразного шарма общей форме. Все свободные стены выкрашены в блекло-бирюзовый: глазам такой оттенок комфортен при любом освещении.

Ещё в первый раз, до того, как Рафаэль начал часто гостить в этом месте, он видел здание издалека, с центральной дороги, проезжая на трамвае с работы домой. Не сказать, что в то памятное время это сооружение как-то особо выделялось для него, но уже тогда он заметил схожесть общей формы с Баухаусом5 (жаль не с Музеем в Тель-Авиве, но тоже вполне сносно). Только спустя продолжительное время, после всех неурядиц, здание клиники стало занимать в уме Рафаэля своё почётное место в связи с той душой, которая скрывалась в пациентах, врачах и в связи с общей борьбой, чья красота была открыта именно через нутро, в которое Рафаэль периодически проглатывался заживо.

Машина плавно остановилась. Более яркий свет начал просачиваться через открытое боковое окно. Санитар с мягкими чертами лица произнёс очевидное: