Я осознала, что происходит, в каком я положении сейчас нахожусь, и насколько недопустимо это положение, дернулась безуспешно, забормотала сбивчиво и жалко:

– Что вы… Ты… Вы… – запуталась в местоимениях, так и не решив, как именно обращаться к этому парню, другу моего сына, мужчине, так бесцеремонно обнимающему сейчас. И, не выбрав правильного, выдохнула беспомощно, – нет…

Матвей лишь усмехнулся в ответ на мое смешное сопротивление, и эта ленивая, хищная усмешка совершенно лишила меня даже тех небольших сил, что еще оставались. Сердце бешено стучало, отдаваясь искрами нежной, томной боли в низ живота, постепенно наливающийся невозможной, мучительной тяжестью. И пожар во всем теле, такой силы, что, казалось, даже кожа горела! И Матвей это прекрасно видел! Чувствовал! Знал, что со мной происходит, как он на меня действует!

Я замерла, обреченно глядя в его красивое лицо, не пытаясь больше вырываться и покорно принимая ситуацию.

Я не смогу устоять перед ним. Просто не получится.

Это все неправильно. И ничего хорошего у нас не выйдет.

Он… Он просто поиграет и все…

Насколько разрушительной будет эта игра?

И насколько сладкой?

В этот момент Матвей наклонился и, не позволяя мне увернуться, поцеловал.

И я поняла, что игра будет невероятно сладкой. Слаще всего, что я до этого испытывала. Настолько, что привыкание может быть мгновенным…

Все эти мысли проносились, не задерживась, в голове, сразу ставшей пустой и легкой, пока друг моего сына целовал меня на моей кухне. Целовал нахально, немного грубовато и очень по-собственнически. Словно право на это имел. Словно я позволила, дала свое согласие.

Хотя, ему мое согласие не было нужно, я и без формальных слов была полностью в его власти, в его подчинении.

И, наверно, в голове моей все-таки что-то от стресса и неожиданности отключилось, потому что происходящее той ночью помнится лишь вспышками, яркими, болезненно-четкими, до слез острыми.

Мы на кухне.

Целуемся с такой дикой страстью, словно нет ничего важнее в этот момент в мире. Матвей не дает мне вздохнуть, не позволяет прийти в себя и понять весь ужас, все непотребство происходящего.

А я все понимаю, тем не менее. Все понимаю. И ничего не хочу менять. Только не сейчас! Не сейчас! Пусть потом будет плохо, пусть потом меня замучает совесть, но сейчас, сейчас… Сейчас я хочу, чтоб он целовал меня, этот сумасшедший дерзкий мальчик, практически ровесник моего сына. Я потом подумаю о своем неправильном поведении, а сейчас… Матвей рычит бешено, подхватывает меня на руки, и я лечу…

Кровать, тяжелое тело горячего парня, придавившее меня к покрывалу. Это сладкая тяжесть, ее хочется длить, тщательно сохраняя в памяти каждое мгновение. Его глаза, отражающиеся в них огни гирлянды, круглосуточно горящей в проеме окна.

– Новый год все еще? – усмехается он, обдавая теплым дыханием губы.

– Каждый день… – шепчу я и покорно поднимаю руки, позволяя себя раздеть.

Его горячие губы повсюду, его жесткие руки исследуют, бесцеремонно и жадно. И мне сладка эта жадность. Мне приятно, что он так нетерпелив, что задыхается от желания, что сдержаться не может, прикусывает, слабо контролируя силу и причиняя боль.

Тоже сладкую.

Меня трясет от каждого его движения, прикосновения, властности его манер, той, истинно мужской непоколебимой уверенности в своем праве поступать так с женщиной. Как со своей.

Я так давно не ощущала себя… чьей-то. Никто не обращался со мной до такой степени по-собственнически.

Матвей не спрашивал, не тормозил, не отслеживал мою реакцию на свои действия.

Он просто делал со мной все, что только может сделать с беспомощной женщиной опытный сильный мужчина.

И мне это нравилось, черт возьми!

Так нравилось!

Я умирала в его руках, я позволяла ему такое, чего никогда в жизни… И никому… Вообще никому!

Я, наверно, сошла с ума в ту ночь.

И не жалела об этом. Только не об этом!

И вот теперь, спустя два месяца, я смотрю в полные понимания и иронии глаза Матвея, и не хочу вспоминать о том, что сказала ему на следующее утро, после нашей первой ночи.

Тогда я, придя в себя, вынырнув из морока, сделала все, чтоб навсегда обрубить даже возможность продолжения этих… отношений. Верней, не отношений, а слабости своей, глупости.

Именно так я, кажется, тогда сказала, выталкивая из постели, а потом и из квартиры взбешенного и ничего не понимающего Матвея.

Я не хотела слушать его доводов, потому что не было у меня на них ответов.

Да и не хотелось отвечать.

Хотелось остаться одной, запереться в квартире, достать из холодильника нз в виде ведра мороженого… И всласть настрадаться.

Потому и торопилась выкинуть со своей территории источник моих страданий. Чтоб не мешал.

По опыту знала, что лучше сейчас чуть-чуть помучиться, поплакать, чем потом… Потом ведерком мороженого не обойдешься, это точно. А мороженое в диких количествах только Верке хорошо идет, в титьки и попу откладывается сразу. А у меня – в живот и морду лица. Так что превентивные меры… Да, они самые правильные.

Вот только все попытки мои спастись от безумия по имени Матвей оказались неудачными. И та, самая первая, тоже.

Потому что, решая вопрос по-взрослому, я не учла, что парень, с которым я всю ночь сладко прокувыркалась в постели, совершенно не взрослый.

Верней, взрослый, но… Отмороженный полностью придурок! И ничего его не берет! Ни слова, ни доводы, логичные, правильные. Ни поступки, на самом деле, откровенно неприятные, так пошло, по-бабски неприятные.

Ничего.

В этом весь Матвей: если что решил, не сдвинешь ни в какую сторону.

Только в мою.

И вот теперь, он стоит и насмешливо смотрит на меня, словно насквозь все мои метания, все мои сомнения видит!

Это неприятно!

И злит!

“Может, повернешься?“ – говорит он с усмешкой, от которой по коже мурашки бегут. Каждый раз бегут, когда он так делает! Стоит так близко, улыбается так нахально!

Повернусь! И все скажу! И, наконец, остановлю уже это безумие! Потому что один раз – это случайность, два – глупость, три – болезнь… И, судя по этой схеме, я уже давно больна. Неизлечимо.

Однако… Молчать – тоже не выход, проходили уже. Ему мое молчание никогда особо не мешало творить все, что душе угодно. В голове проносятся картинки того, как именно этот безумный гад использовал мое молчание в последний раз… И как он добился-таки, чтоб я заговорила! И сказала то, что ему надо! Ох… Бессовестный… Никакого почтения к возрасту женщины… У меня, может, от таких интенсивных физических упражнений спину могло заклинить! Хотя… Он бы лишь обрадовался… И расклинил.

– Ты что устраиваешь опять? – выдавливаю я из себя первые слова, даже не слова, шипение какое-то змеиное, – с ума сошел?

– Ты же в курсе, что да, – кивает Матвей, – чего спрашиваешь каждый раз?

– Тогда иди в дурку сдавайся! – с досадой бросаю я и разворачиваюсь, чтоб продолжить путь домой. Без него. Хотя… Это смешно, конечно же. Прямо так он взял и послушался!

– Только вместе с тобой, – смеется он и перехватывает меня за локоть, разворачивая опять к себе.

Не удержавшись на ногах от рывка, с легким вскриком падаю на него, в его руки, и Матвей тут же подхватывает, держит за талию и шумно вдыхает воздух над моей макушкой.

– Цветами пахнешь… – его шепот, как всегда, обезоруживает, полностью деморализует, и я слабею. Глупо и бессмысленно все это. Закрываю глаза и снова позволяю себе сделать то, чего хочется больше всего сейчас: утыкаюсь носом в его футболку. Боже… Это преступление – так вкусно пахнуть! Нельзя такое допускать! – Чего устроила опять? – шепот ниже, хриплые ноты в нем царапают низ живота, сводят с ума, хотя… Я уже сошла. И давно, так давно… С первого взгляда, наверно… Вот дура… Старая же уже, по меткому выражению Верки, “как говно мамонта”, а все туда же… – Я же все равно дождусь…