Машина остановилась, и мы вышли на морозный воздух. Непривычно видеть, как на высоте в несколько метров от земли медленно покачиваются обмёрзший красный флаг страны Советов и жёлто-синее полотно флага ВВС.

Со стороны лётного поля был слышен шум винтов и рёв запуска вспомогательных силовых установок. Особенно сильно гудели Ми-6. Не думал, что когда-нибудь увижу хоть один такой в воздухе.

Как раз сейчас над головой и пролетел один из них. Огромные размеры фюзеляжа и несущего винта, расставленные в сторону крылья. Казалось, что тень, отбрасываемая им, полностью накрывает здание штаба полка. Сложно было сдержать довольную ухмылку при виде этого исполина.

– Клюковкин, ну ты чего улыбаешься? – позвал меня низкого роста офицер в белом шлеме и с картодержателем подмышкой.

Бородатый, с небольшим округлым пузом и глазами, как у енота.

– Товарищ подполковник, разрешите доложить? – подошёл к нему Батыров.

– Да доложили уже. Опять будем отмываться всем полком за косяк ремонтного завода или Клюковкин чего начудил? – указал на меня подполковник и строго взглянул на Димона: – ты куда смотрел, командир звена или академик? Чувствую, учёба твоя накрылась медным тазом.

Память реципиента подсказала, что передо мной командир эскадрильи. Фамилия у него Енотаев. И, кажется, только благодаря ему Сашка Клюковкин ещё служит. Комэска часто заступался за него.

– Ефим Петрович, ситуация неоднозначная. Согласно инструкции…

Ну, начал Димон опять шарманку крутить! Самый уникальный командир звена из тех, что мне доводилось встречать в прошлой жизни. В этой я только его и видел.

– Ладно. Пошли писать, – позвал за собой комэска.

Войдя в здание, мы тут же направились в кабинет к Енотаеву.

На его рабочем месте был порядок – сложенные ровной стопкой лётные книжки с закладками для подписи, плановая таблица с отмеченными вылетами и рабочая тетрадь с кучей пометок.

В углу играет радио с надписью «Этюд».

– Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять, – затягивал из динамика незнакомый певец.

Это уж точно! Не захотела меня судьба отправлять на вечный покой.

Пока я слабо понимаю, зачем же в Советский Союз? Могла бы просто не дать мне умереть.

Енотаев включил в розетку кипятильник, который поместил в литровую банку.

– Морозно сегодня. Чай будете? – спросил он, снимая куртку и укладывая шлем на сейф.

Только я хотел согласиться, как опять рот открыл Батыров.

– Нет, спасибо.

Бортехник Сагитович недовольно вздохнул. Видать хотел горячего чаю хлебнуть. С коммуникацией у Димона так себе.

– Вот листы. Дуйте в свои классы и пишите. Потом по домам и завтра утром сюда. С округа комиссия приедет во главе с Доманиным.

– Блин, – цокнул языком Батыров.

– Не понял? – возмущённо спросил комэска.

– Виноват, Ефим Петрович, – выпрямился Димон.

– Чего это тебе не нравится приезд полковника из политуправления армии? – спросил командир эскадрильи, доставая из холодильника «Бирюса» треугольную пачку молока.

– Никак нет! – громко ответил Батыров.

Енотаев махнул в сторону двери, и мы втроём пошли на выход.

– Клюковкин, задержись, – произнёс подполковник, наливая в кружку немного молока.

Опасно! Я ж даже не знаю, о чём раньше могли разговаривать. Надо бы давить на амнезию и боли в голове.

– Командир, я головой ударился.

– Не поверишь, мне это давно известно, – фыркнул Енотаев.

Батырова это рассмешило. Вот почти не обидно! Получит он у меня на следующем праздничном мероприятии. Там, за столом можно что угодно говорить.

– Не самое лучшее время, конечно, но мне нужно решить вопрос по тебе быстрее, – начал говорить Ефим Петрович, когда захлопнулась дверь.

– Вы о чём?

Комэска посмотрел на меня так, будто я сейчас послал его.

– О рапорте, который ты написал вместе со всеми ещё в декабре. Напомнить?

– Желательно.

– Такое нельзя забыть. Хотя с кем я говорю о таких вещах, – махнул он рукой и начал рыться в папке с документами.

Не самое хорошее время сейчас решать вопросы стратегического характера. Два часа в Союзе, и пока мне ничего не известно о новой жизни. Может это вообще всё глюки или сон.

Надо убедить Енотаева отложить обсуждение.

– Командир, мы об планету треснулись. Чуть кони не двинули. Мне вообще не до разговоров и рапортов сейчас.

– Ничего! Ты больше года служишь в нашем полку. К самостоятельным полётам ночью не допустился. Днём тоже только в зону слетал. Про полёты в сложных метеоусловиях даже и заикаться не стоит. Служить нормально не служишь. Полгода назад аттестационная комиссия тебя оставила. На свою больную голову, я за тебя заступился.

Поражаюсь уровню моего везения! Мне оставили жизнь, но навязали геморрой по фамилии Клюковкин. Это ж как так надо летать, чтоб за год достичь подобных «успехов»? И это в советское время!

– Хм, спасибо! – поблагодарил я.

– Пожалуйста. Но теперь вряд ли я смогу помочь. Начальник штаба твёрдо намерен тебя «на землю» списать. А после аварии у него появился козырь.

Какая-то ерунда! Комиссия может и оправдать. Тем более что действовали правильно.

– Нас оправдают, и козыря не будет. Не спешите меня хоронить, – сказал я.

Енотаев вскочил со своего места.

– Ты понимаешь, что тебя спишут на землю?! Балбес великовозрастный!

– Нет, не понимаю. Пускай докажут, что в аварии есть моя вина, – стоял я на своём.

Сглотнул образовавшийся в горле комок. Внешних признаков беспокойства не подаю, но внутри нервы натягиваются.

Без неба мне нельзя. Другого не умею. Не представляю себя на наземной должности.

Согласен, что жизнь на списании с лётной работы не заканчивается, но для меня именно так и будет.

– Докажут. А пока припомнят тебе УАЗик, пробелы в лётной подготовке, полную служебную карточку выговоров. И это ещё первую где-то потеряли! Пришлось новую заводить.

Слов нет, как описать реципиента. Если в будущем я выжил, и он попал в моё тело, представляю, как он удивится своему уважаемому положению.

В его теле я с каждой минутой всё больше погружаюсь в бочку с дерьмом.

– Командир, думаю, вся опасность для меня преувеличена.

– Она недооценена. Начальник штаба твёрдо намерен дело довести до конца. И ему уже ничего не помешает.

Не-а, так дело не пойдёт. Надо вспоминать, где так успел нагрешить Клюковкин. А точнее, уже я!

– Ладно. Одна альтернатива есть. Опять придётся за тебя ответственность брать. У тебя два варианта – списание или поедешь со мной в Афганистан. Решай сейчас.

Похоже, взрослые поступки Клюковкин совершать может. Однако рапорт в Афган опрометчив.

От войны не бегут, на неё и не просятся. А Сашка вызвался. С его подготовкой и таким командиром звена, как Димон, долго в горах Афганистана не полетаешь.

– Саня, чего молчишь? – спросил Енотаев.

Одно дело – приказ, а другое дело самовольно соглашаться на поездку «за речку».

– Будет приказ – поеду в Афганистан, – ответил я.

– Считай, что ты его уже получил. Через неделю убываем. Иди готовься.

Я вышел из кабинета со странным ощущением. Смотрю по сторонам на проходящих мимо меня военных в оливковой форме и тёмно-синих лётных комбинезонах.

– Сашка, опять ты накосячил. Совсем тебе по жизни не везёт, – обратился ко мне старший лейтенант с тонкими усами.

– Да ладно тебе. Он ещё не отошёл от жёсткой посадки, – сказал другой старлей, шедший с ним рядом.

Следом прошли две крупные женщины. Одетые в строгие пиджаки и длинные юбки. На плечах пёстрые платки. Но одно непонятно – почему меховые шапки на голове?

– Клюковкин, ты когда распишешься за ознакомление в служебной карточке? – возмутилась одна из женщин.

– Опять у Клюковкина прибавились «достижения»? – усмехнулась другая.

Ответа от меня они не дождались и прошли мимо.

Расстегнув куртку, я прошёлся по коридору штаба. На стендах символика Советского Союза с гимном страны, который я слышал в записях.