И черт, как же я не хочу отпускать ее.

— Бьянка, я здесь. Я никуда не уйду. Позволь мне посадить тебя в машину.

Я жду мгновение, чувствуя себя, словно гора, удерживающая снег, пока солнце медленно начинает его топить, угрожая забрать ее у меня.

В тишине, прежде чем она кивает, соглашаясь сесть, я понимаю, что она тоже это чувствует.

Я медленно скольжу по ее телу, ставя ее на землю, и ее ноги опускаются, чтобы встать самой. Я провожу руками по ее волосам, с ненавистью замечая кровь Килана на своих руках, ладонях, прикасающихся к ней. Даже мертвый, он не заслуживает быть так близко к ней.

— Посмотри на меня, — говорю я, поднимая ее лицо к себе, обеими руками обхватив ее щеки. — Детка, посмотри на меня.

Ее голова медленно поднимается, и глаза встречаются с моими. Мои ноздри раздуваются, и я резко вдыхаю, когда замечаю синяк, начинающий формироваться на скуле.

— Твою мать, — шиплю я. — Мне так жаль, Бьянка.

Ее глаза наполняются слезами, и когда она моргает, одна из них скатывается вниз по щеке.

Моя рука движется без колебаний, и большой палец смахивает слезу с ее кожи, прежде чем мои губы касаются того места, по которому она стекала. Ее тело напрягается, и это чувство заставляет мою кровь кипеть, словно лава.

Она испытывает беспокойство — возможно, из-за того, что только что произошло, или из-за того, что я никогда не был осторожен с ее сердцем. Любой из этих вариантов разрывает меня на части, пробуждая демонов, живущих внутри меня.

— Поехали, — говорю я, помогая ей сесть на пассажирское сиденье.

Пристегнув ее ремнем безопасности, я собираюсь закрыть дверь, но она хватается за мою руку, и в ее глазах отражается отчаяние. Мое сердце разрывается, зная, что я не могу изменить того, через что ей пришлось пройти. Я не знаю всех деталей, но, если бы Килан не был мертв, я вернулся бы наверх и убил его снова.

Присев рядом с дверью, я провожу рукой по щеке Бьянки и целую ее в лоб.

— Ты в безопасности, Бьянка.

Ее глаза изучают мое лицо, будто пытаясь сложить все кусочки сложной головоломки.

Она кивает, доверяя мне, и что-то глубокое, и всепоглощающее, одновременно болезненное и удовлетворяющее, взрывается в моей груди. Я еще не заслужил ее доверия. До этого момента я даже не знал, что хочу его.

Я закрываю дверь и иду к багажнику, зная, что только что поместил в машину что-то хрупкое.

Что-то хрупкое и невероятно ценное, и тяжесть ответственности за нее становится такой огромной, что земля трескается под моими ногами.

И только теперь я осознаю, что я сделал.

Я только что убил Хулигана.

Я убил Хулигана в доме Шона, и теперь я увожу его страховку — Росси.

Я открываю дверь со стороны водителя и сажусь в машину с чувством непреодолимой решимости защитить эту девушку, понимая, насколько это недопустимо.

«Один глубокий вдох, один последний шаг в бездну, где смерть протягивает свои объятия, приветствуя меня» — на ум приходит цитата Стефана Крейга. Поэтическая песня, озвучивающая принятие моих последствий.

Я только что убил одного из своих людей ради дочери моего врага.

Но ради Бьянки Колетты Росси я бы убил их всех.

До моей квартиры мы ехали в полной тишине, наполненной невысказанными словами. Рыжая смотрела в окно, обняв колени руками. Я сидел напряженно, сдерживаясь изо всех сил, глядя на женщину, которая когда-то была такой яркой, всегда искрила своим дерзким характером и не закрывала рот от язвительных комментариев, а теперь разваливалась прямо на моих глазах.

Мне хотелось взять ее за руку. Хотелось дотронуться до нее, чтобы она поняла, что не одна. Но я сдерживался, зная, что Бьянка сильнее, чем когда-либо мог бы стать я. Она обретет силу в случившемся, несмотря на то что мне пришлось убить Килана во имя нее.

Теперь ясно одно: я сделаю всё для нее. Буду валяться в ее ногах, если попросит.

Как только я припарковался на своем месте в подземном гараже, она уже открыла дверь машины. Ее загорелые ноги и босые ступни почти касаются асфальта, но я успеваю подхватить ее на руки, не дав наступить.

Только сейчас до меня доходит, что она с ног до пояса голая, на ней лишь моя порванная и в крови футболка. Я скалюсь за ее плечом, мои мышцы напрягаются, вены вздуваются. Резкая боль простреливает челюсть, пока я сжимаю зубы.

Она молча держится за меня, пока я несу ее в лифт, крепко прижимая к себе, шагая туда-сюда, пока жду, когда же эти чертовы двери откроются снова.

Мы поднимаемся на этаж, я одной рукой открываю дверь квартиры, другой всё еще придерживая ее. Иду прямиком в душ. Ставлю перед душевой кабиной с темной плиткой, включаю воду, настраивая ее до идеального тепла.

Поворачиваюсь к Бьянке, встречаясь с ее взглядом. В ее медово-карих глазах горят вопросы, которые требуют ответов. Я тянусь к подолу ее футболки, делая паузу, давая ей возможность остановить меня. Но она молчит, и я медленно снимаю ткань с ее тела. Ее руки поднимаются вверх, движения становятся согласованными, в выражении ее лица появляется понимание.

С трудом сглотнув, я заставляю себя не опускать взгляд на ее обнаженное тело, хотя уже чувствую, как член напрягается между нами. Но это не то, что сейчас важно. Она доверилась мне, и я не могу предать это. Я провожу большим пальцем по ее щеке и отворачиваюсь, чтобы дать ей уединиться, но она хватает меня за запястье, возвращая мое внимание.

— Останься, — шепчет она.

Одно слово, сказанное почти неслышно, но оно достаточно мощное, чтобы поглотить такого мужчину, как я, в бездну, где нет ничего, кроме нее.

Я снова поворачиваюсь к ней лицом и снимаю свою рубашку. Ее взгляд падает на мою грудь, внимательно рассматривая историю моего перерождения, вытатуированную на ней. Каждая линия, каждый рисунок и слово рассказывают о тех моментах, которые сделали меня тем, кем я стал. История мертвого ребенка, который воскрес, став зверем.

Она не просила меня присоединиться к ней в душе, но я чувствую эту связь. Это напряжение между нами, натянутое до предела, готовое вот-вот порваться. Я расстегиваю брюки и снимаю их, по одной ноге за раз. Ее глаза сканируют мое тело, видя меня раздетым впервые. Ее взгляд задерживается на татуировке огромного волка на моем правом бедре, с клыков которого капает кровь.

Поняла ли она уже, что я не просто мужчина, а то самое чудовище, от которого она бежала?

Ее взгляд поднимается, задерживаясь на моем твердеющем члене. Я сжимаю кулаки, мучаясь от желания обернуть ее вокруг себя, погрузиться в нее, отметить ее как свою. Сейчас не тот момент, напоминаю себе, и ее глаза снова встречаются с моими. Я беру ее за руку, оставив нижнее белье на месте, зная, что последнее, что ей нужно, это напоминание о том, как сильно я ее хочу.

Обхватив ее за талию, я нежно отвожу ее под струю воды. Тут я замечаю синяк на ее боку.

Осторожно поворачиваю ее вокруг, мой взгляд застыл на кровавом отпечатке руки, проступающем под кожей. Сжимаю зубы, отвожу взгляд, сдерживаясь, чтобы не оставить ей синяков по всему телу, доводя ее до абсолютного экстаза, чтобы воспоминание о его прикосновении исчезло навсегда.

Эта мысль может показаться дикой, но я знаю, она понимает меня, такая же страстная, как и я сам. Если он причинил ей боль, я хочу сделать ей больнее, но без злобы, без ярости, а с обожанием, с преклонением. Я хочу заменить память о том, как он забирал у нее, на то, как я даю ей всё, что она просила.

Я беру мыло, чтобы отвлечь себя, зная, что сначала она сама должна попросить меня об этом.

Обойдя Бьянку, я смываю с нас засохшую кровь.

— Наклони голову, — говорю я, проводя пальцами сквозь ее волосы.

— Ты остановил его, — шепчет она.

Ее руки скользят по моим бокам, заставляя меня сжаться от желания выпустить член на свободу.

Я подхожу ближе, глядя на нее, зная, что она приходит в себя, возвращается ко мне, осознание снова наполняет ее глаза.