– А моя сестра? – спросила Эрика.

– Твоя сестра? – отец нахмурился. – Она, наверное, море, но не понятно, какая именно его часть – дно, которое не достигает ни единый луч солнца критиков, или волна продаж, которая однажды смоет всех ехидных ротозеев на берегу».

Эрика не помнила четвёртое изображение. У сестры не было тарелки. Лишь гвоздик. Каждый год Эрика собиралась спросить, но слова застревали, а позже заедались тортом и растворялись в какао.

Однажды она спросила отца, отчего ма не любит её дни рождения.

Па тогда стал грустным и смущённым, он хотел было лишь пожать плечами и взъерошить дочери непокорные перья волос, но в последний миг передумал и сказал:

– Иногда дни не принадлежат кому-то полностью, иногда они способны впечатать в себя не только радость, но и печаль. Так вышло, что ей пока больно радоваться.

– А тебе?

– Я люблю твою радость, обезьянка.

Эрика вздохнула четвёртый раз за день и рассердилась на себя за это. Она ещё была не готова прощаться с праздником! И даже если он пытается выскользнуть – она его не отпустит.

Девочка распахнула холодильник и подхватила блюдо с утратившим цельность тортом. Она поставила его на стол и, подвинув стул, залезла, чтобы добраться до верхней полки шкафчика. Туда отец по привычке ставил какао, а Эрике не хватало роста дотянуться до него даже на цыпочках, даже с вытянутыми руками.

Когда дверцы шкафчика закрылись, а Эрика спрыгнула на пол с банкой сыпучего-растворючего шоколада в руке, что-то изменилось. К запаху праздника добавилась уличная слякоть. Эрика передёрнула плечами, сгоняя холод, и заметила того, кто принёс с собой Мокрицу. У батареи лежал кот и тщательно вылизывал лапы и бока.

– Привет, Шкура, – Эрика достала из холодильника пакет молока и налила коту в миску, прежде чем наполнить свою кружку. – Тебя даже дождь не останавливает.

Шкура был из тех, кто заводит хозяев, а не наоборот. Однажды он просто появился в их доме, прошмыгнул через открытое окно и остался. Вот и сейчас он деловито занимался своими делами, игнорируя девочку.

– Ради приличий ты мог бы хоть иногда делать вид, что мы тебе интересны.

Шкура так не считал. Может позже он, так и быть, осчастливит их и полакает молоко. А пока кот презрительно дёрнул ушами, выгоняя лишний шум из головы.

Эрика отрезала себе кусок торта и размешала какао в молоке.

– Подумать только! – воскликнула она, глядя на часы. – Я уже четыре часа выбираю себе подарок! И не продвинулась в этом ни на страницу!

Шкуре было всё равно на время, которое потеряла девочка, и на её досаду. Но ему крайне не нравилось, что она говорит так громко. Кот поднялся, нервно потряс лапой и запрыгнул на батарею. Ну хоть Мокрица зашипел и испарился.

Эрика жевала торт в молчании, стараясь избавиться от всяких мыслей. Просто сидела и смотрела на маяк на стене. Откусив очередной кусочек, она сняла очки. Мир вокруг поплыл, размазался, как дождливый день за окном. Но вместе с тем и маяк стал объёмнее и реальнее. Теперь он плыл в тумане, почти настоящий, стоит лишь чуточку постараться, и поверить в это не составит труда.

Как обычно бывает, торт закончился быстрее какао, и, хотя на это был великий запрет, Эрика решила забрать недопитый напиток с собой в кабинет и продолжить поиск «той самой книги».

«Книга – это не просто стопка измаранных буквами листов, – говорил отец. – Это история, мир и часть жизни. Чтобы она оказалась в твоих руках, произошла целая вереница счастливых случайностей, и многие вложили свои силы и, иногда, души. Но есть двое, кто всегда платят самую большую цену: автор и читатель. Они меняют время на иллюзию. Тратят частичку своей жизни, выпуская или впуская историю. Оба не знают, что их ждёт, но оба идут на риск. Не будь их, не было б историй, они б не рождались и не жили.

– А мамины книги живут? – осторожно спросила Эрика, оглядываясь в сторону лестницы.

– Выживают, – прошептал отец.

– Я все слышу! – раздался звонкий голос мамы, да так близко, словно она и не была в своей комнате, а стояла за её спиной.

Эрика вздрогнула, развернулась, но увидела лишь отца, прикладывающего палец к губам. Девочка зажала ладошками рот, чтоб приглушить смех, а папа скорчил такую рожу, словно он зомби, вытянул руки и заскрежетал: «чи-та-тель».

– А книги умирают? – спросила Эрика, шёпотом.

– И чаще, чем можно представить, – кивнул отец. – Иногда со своим создателем, а иногда гораздо раньше».

Эрика поставила кружку на край стола и задумалась, как это, когда книга умирает? И есть ли кладбище для книг. Надо обязательно спросить у папы. Может, он сейчас там и выкапывает все эти полуистлевшие томики, чтобы вдохнуть в них надежду на новую жизнь? Был ли похож книжный развал или гаражная распродажа на кладбище историй? Эрике они больше напоминали собачьи питомники, когда множество огромных глаз заглядывают в душу каждому пришедшему в надежде обрести друга.

Вдруг кто-то окликнул девочку. Эрика встрепенулась, повернулась, но увидела лишь тёмное пятно. Ещё движение по ту сторону стола, и вот уже горящие оранжевые глаза сверлят её, прожигая насквозь.

– Шкура! – вскрикнула Эрика и бросила взгляд на дверь: открыта! – Тебе сюда нельзя! Пошёл прочь!

Но кот и не думал уходить. Дымчатой лентой скользил среди стопок книг, оставляя мокрые следы на столешнице и роняя шерстинки.

– О нет!

Эрика замахала руками, вскакивая и прогоняя кота, и тут случилось то, что всегда происходит: непоправимое! Кружка звякнула и перевернулась. Бесконечно долгое мгновение девочка смотрела, как расползается сладкая лужица, и вместе с ней ужас накрывал весь мир.

Шкура зашипел, выгнулся, перемахнул через башню книг, спрыгнул на пол и растворился в сумраке коридора. Эрика с выпученными от страха глазами не знала, что делать.

– Не истуканься! – приказала она себе и кинулась на кухню за салфетками.

Но тут же вернулась и схватила ближайшие к катастрофе книги, перемещая их дальше. Она подхватывала книгу за книгой, мешая уже просмотренные с новыми. Корешки скользили в руках, словно она держала не прошитые кирпичики страниц, а вёртких угрей!

А потом она бежала на кухню и обратно, с рулоном бумажных полотенец. Дрожащими руками вытирала стол, уничтожая следы своей глупости. Когда она закончила и отнесла кружку, то ещё долго стояла, уперев руки в раковину, и смотрела на чёрное перекрестье слива. По щекам ползли слёзы.

Возвращаться было страшно. Но Эрика пересилила себя, вошла в кабинет, не дыша подкралась к столу и облегчённо выдохнула. Это, конечно, была не Александрийская библиотека, но и она, слава богам, не оказалась Юлием Цезарем[16]. Великий шокотоп не погубил книги. От него и от лап Шкуры след остался только в памяти.

Девочка выдохнула, и эхо её вздоха вернулось. Эрика оторопела, огляделась. Никого. И вот опять, присутствие. Как волны неслышного звука ощущаются кожей. Эрика сделала шаг, влияние ослабло. Два шага в другую сторону, к столу отца, и ещё три от него вправо. Теперь она ощущала причудливую мелодию, но не в голове, а всем телом! Эрика наклонилась, рассматривая корешки выстроенных книжных башен. Тщательно ощупывала их взглядом.

– Как успехи?

Голос прозвучал так неожиданно и громко, что девочка подскочила, задев стопку, и все башни рухнули, задевая друг друга, как домино. Книги рассыпались по полу, словно чёрно-белые кайры на птичьем базаре.

Эрика обернулась, сжимая досаду в кулаках и глянула, сдерживая слёзы обиды. Отец вернулся и, улыбаясь, стоял в проёме двери.

– Выбрала? Или помочь?

Эрика повела плечами, она хотела было ответить, что все ещё в процессе, и согласиться на такую нужную и желанную помощь… Но вдруг заметила жирный шоколадный отпечаток кошачьей лапы на коричневом переплёте одной из рассыпанных по полу книг. Девочка быстро схватила свидетельницу преступления и вскинула руку.