— А где они, кстати?

— Здесь, у мамы.

Елизавета Степановна — Дама Треф шла рядом, то ли слушая, то ли не слушая, и бог, казалось бы, с ней — пусть идет, но Пастухов обратился к ней, объясняя, что «торжищем Партениты» издревле называли вот этот светящийся сейчас внизу электрическими огнями поселок. Просто Партенитом он стал-де потом, а до этого был «торжищем Партениты», и это отмечено в источниках.

— Как звучит, а? «Торжище Партениты»… Тете Жене название казалось неслучайным.

Пастухов говорил горячо, взволнованно и сам это чувствовал…

— Значит, было здесь торжище, а ты говоришь, нечего им тут делать. — Теперь он обращался к Зое. — А рядом — вспомни — был  Б о л ь ш о й  М а я к… И сам характер здешних бухточек вполне предполагает гавань… Ну что же ты молчишь?

Зоя казалась (да, пожалуй, и была) суховатым, сдержанным человеком. Такие вспышки, как недавняя, когда она стала читать стихи, не были ей свойственны, но сейчас она рассмеялась.

— По-моему, Елизавета Степановна права. Ты поторопился прощаться с молодостью.

— Это еще что? — сделал вид, что осердился, Пастухов. — Уж не хочешь ли ты сказать…

— Хочу. Хочу сказать, что молодость не так плоха, чтобы спешить с нею расставаться.

— Но вспомни, — сказал, напустив на себя важность и даже остановившись, Пастухов: — «В пору седьмицы шестой укрепляется разум у мужа, и необдуманных дел он уж не хочет свершать…»

Он даже подчеркивал цезуру движением руки.

— Шестая седьмица — это сколько же? Шестью семь — сорок два, а тебе и сорока нет…

— Ладно, не развенчивай меня в глазах…

— Дамы Треф?

— Теперь уже и не знаю. Елизавета Степановна поглядывает совсем как пиковая дама.

Это была неправда. Она смотрела на него с любопытством. И даже сама вступила в разговор.

— Александр Николаевич говорил так горячо, что мне захотелось узнать, кто же прав. И может ли это иметь отношение к нашим раскопкам.

Зоя ответила с видимой неохотой:

— Название «Партенит» действительно связывали с херсонесской Девой. Соблазнительно. Как бы лежит на поверхности. Но христианская Богородица тоже ведь  д е в а. Саня говорил об источнике, но он не такой уж и давний, этот источник. И там сказано, что Партенит — ныне местечко, находящееся на левой стороне Аю-Дага, — вероятно, получил свое название от храма, бывшего на этом месте и посвященного Деве Марии… Так что возможен и такой вариант.

Однако оставшись с Пастуховым вдвоем в кают-компании, Зоя опять стала другой. По-девчоночьи, по-сестрински, как младшая, глядя на него, она спросила с любопытством, но и насмешливо:

— Понравилась?

И будто не было двадцати пяти лет — господи! четверти века уже — с тех пор, когда она последний раз глядела на него так и пыталась при этом, заглядывая через плечо, прочитать записку от Любочки Якустиди, которую сама же и принесла ему. Но они прошли, эти четверть века, и уже нельзя было просто шлепнуть ее вместо ответа или дернуть за нос (и впрямь несколько длинноватый), поэтому он спросил, напустив на себя непонимание, вполне лицемерно:

— О чем ты?

— Не притворяйся. Я же все вижу. Кстати, она тоже москвичка.

А на столе, забытый всеми и одинокий, беззвучно плясал в бликах неверного света серебряный мальчик с пальчик — голый, но почему-то в шляпе. Плясал, улыбался и сам не мог понять, кто он, а главное — зачем и как оказался здесь!

Боги из жалости даровали смертным неведение будущего и способность забывать. И вот теперь один из них как бы свидетельствовал, что это относится и к ним самим — богам. Что привело тебя сюда, мальчик?..

2

Явно того не желая, Зоя меня огорчила. Она не сказала об этом прямо, само слово не было произнесено, но как бы дала понять: тетя Женя была, мол, дилетанткой.

Осуждения в этом не было, да и не могло быть: не те отношения. Было скорее нечто похожее на трезвую переоценку взрослыми детьми своих родителей или учителей. Выросши, мы делаемся обидно-снисходительными, начинаем как-то слишком уж замечать их слабости и недостатки.

Дилетантка? Ну и что? Шлиман, которого так кстати вспомнил Ванечка, этот строитель-мотоциклист, тоже, по нынешним понятиям, дилетант. А Тютчев? А Бородин? А Грибоедов? А Тацит? А Юлий Цезарь? А… Словом, этот перечень может быть бесконечным.

Конечно, управлять самолетом, строить дома, руководить хозяйством и вести археологические раскопки должны специалисты. Но все перечисленные выше великие дилетанты и были специалистами: Шлиман не только раскапывал Трою, но и весьма оборотисто занимался коммерцией; Бородин был профессором органической химии, а Тацит — проконсулом провинции Азия. Или вот еще один хрестоматийный пример: как-то некий морской капитан, а после него некий летчик взялись за перо и снискали славу в качестве писателей. И летчик и капитан были хорошим летчиком и надежным капитаном.

Однако что, собственно, я хочу доказать? Что быть дилетантом хорошо? Но самому же эта мысль представляется сомнительной. Всегда ли хорошо? Жизнь сложна, и то, что нравится в одном случае, в другом может оказаться ужасным. Музицирующий доктор нас умиляет, но кто согласится лечиться у музыканта, который вдруг вздумает врачевать?

Впрочем, тут возможен и другой взгляд: бренькающий на фортепьянах любитель серьезному музыканту кажется небось пошляком, а графоман у настоящего поэта вызывает брезгливость. Или это тоже не так?

Посягну на большее, рискну сказать, что все мы в чем-то дилетанты. А иногда даже не «в чем-то», а как раз в том, что сами считаем главным своим занятием. Разве не кажутся нам наивными дилетантами люди, пытающиеся рассказать, объяснить природу гения? Будто это возможно! И великий ученый — разве не дилетант он перед лицом Господа Бога? Я называю этим именем то сцепление сил, которое управляет миром…

Так или иначе, но тетя Женя была  п р е к р а с н ы м  дилетантом. Даже если в дилетантстве и есть что-либо плохое, к ней оно не прилипло.

Да и Зоин муж Олег — такой же. Конечно, душа и мозг всего предприятия — Зоя, но двигатель, мотор — Олег с его незаконченным инженерным образованием. Бросил все и пошел за ней, а еще говорят, что любовь стала пережитком прошлого… Как бы не так! Сам он, правда, только ухмыляется, когда разговор заходит об этом, но факт есть факт. Растворился мужик в женином деле и рад этому.

А может, археология или золотоискательство (археологи не простят, что я два этих понятия поставил рядом) были его нераскрытым, до поры тайным для него самого призванием? Тоже может быть.

Вот ведь что оказалось важным: удачливый человек с легкой рукой. Такой, скажем, пойдет в компании за грибами — наберет больше всех, будет удачливее, всех на рыбалке, на охоте. Его удачливость сработала и здесь. Когда в ковше экскаватора оказались какие-то черепки и железки (строители, по правде говоря, на них не обратили внимания; подобрал их в отвале лесник с нижнего кордона, и уже от него весть пошла дальше), Олег тут же примчался на трассу газопровода. Походил вдоль траншеи там, где попадались черепки, оглядел это поросшее ковылем, открытое всем ветрам неуютное место. Никого, к счастью, рядом не было. Строители «гнали план» и ушли со своими машинами дальше. Потом взял лопату, отошел на несколько шагов в сторону и начал копать. У них это называется: заложить разведочный шурф.

Крымские горы сложены в основном известняками. В обнажениях — голый, костяного цвета, изъеденный влагой и ветрами пористый камень, карровые поля, а на этих полях поражает правильность, геометричность, что ли, линий, похожих на борозды исполинского плуга. Природа любит играть в геометрию, вычерчивать окружности, параболы, а здесь — прямые… Сверху карры кажутся шероховатой поверхностью гор, идти по ним трудно, все время выбираешь, куда ступить. Они наводят на мысль, будто яйла стремится защитить себя от людей, от овец, от прочей твари.

Мое собственное представление о каррах: зубы дракона. Но никогда и никому я не умел объяснить его.