Как тут не повторить в миллионный или более того раз: странно все-таки устроен человек. Любопытство — свойство всего видящего, нюхающего, осязающего, ползающего, летающего, плавающего, бегающего — развилось в нас чрезвычайно. Ничто не может укрыться от этого любопытства. И бесполезно спорить — хорошо оно или плохо. Бесполезно потому хотя бы, что, не будь этого до крайних пределов развившегося любопытства, ставшего любознательностью, стремлением к познанию, не было бы и нас самих — рода человеческого.
Кости, кости… Лучше всего, кстати, сохраняются зубы — органы жевания. А что остается от человека? Вот тут мы с гордостью готовы сказать: лучше всего — вечным памятником — сохраняются результаты, плоды нашего труда. Но только гордость иногда лучше попридержать, потому что бесплодные солончаки на месте некогда орошаемых полей, безобразные свалки, топи на месте вечной мерзлоты, пустыни на месте бывших пастбищ, искореженный «лунный» ландшафт там, где были горные выработки (а до них — степи либо леса), — тоже результат наших трудов.
При удивительной настойчивости человека сохранить память о себе большая часть сделанного им остается все же анонимной, безымянной. Однако если даже эта память и сохранилась, она, в сущности, лишь т е н ь п а м я т и. Что мы знаем о с в е р ш и т е л я х, кроме места, времени и того, что они сделали? Даже если известно имя: Гомер или, скажем, тот же хиосец Дексамен — резчик бесподобных гемм? Но, может, для человека простого упоминания об авторстве достаточно, потому что это главное для него?
Случается, правда, и вовсе невероятное. В Хиросиме от человека д е м а т е р и а л и з о в а н н о г о, испаренного ядерным пламенем, осталась действительно только т е н ь — тень на камне. Тоже память. Запечатлелась навсегда. Бомба тоже была рождена любознательностью и напряженным трудом. Но это хрестоматийный пример. А вот другой, гораздо менее известный. В степном северо-западном Крыму, на Тарханкуте, от человека, который жил при Митридате Великом и погиб, судя по всему, во время разбойного скифского налета, остался с л е д б о с о й н о г и на глиняном полу…
Ни той тени, ни этого следа я сам не видел, только читал о них, но они стоят в памяти рядом, и всякий раз, когда случается об этом думать, делается как-то не по себе.
И снова кости, камни, земля, перепревшая в прах зола… А это что — маленькое, круглое? Осторожно потер пальцами. Стеклянная бусинка. Вот и дырочка для нитки. Ты-то, бусинка, как здесь оказалась?
А следом — глиняный черепок. Неинтересная находка — черепки часто встречаются в раскопках, но и его отложим, завернем в бумажку…
Впрочем, там же, на Тарханкуте, такой вот черепок стал неожиданным аргументом в ученом споре. Присмотрелись к нему и увидели виноградные зернышки. Так просто представить себе, как веселый гончар формовал на круге миску, ел виноград и поплевывал. Несколько косточек попали в глину, а спустя века и века обломок миски оказался в руках археологов. Надо же чтобы случилось это в разгар споров о том, может ли расти виноград на Тарханкуте. Всемогущие боги! Да он же возделывался здесь еще две тысячи лет назад…
А это что за слипшийся комочек? Я отложил нож, которым рыхлил землю, и взял кисточку. Очистив комок от пыли, разглядел кольца железной кольчуги.
Как только пошли находки (кости не в счет), работать сразу стало веселее. Снова появился приугасший было азарт. Уж не наткнулся ли ты, Пастухов, на я м к у? Еще раньше было замечено, что находки на святилище чаще всего встречаются в будто специально выдолбленных (или выбранных для принесения жертвы?) углублениях, которые тут же нарекли ямками. Не попалась ли тебе ямка?
Зою — я это знал — раздражал старательский зуд, который возникает на раскопках. Понять ее можно, и я понимал: нельзя превращаться в охотников, в торопливых добытчиков — это опасно. Нельзя превращать раскоп в подобие кекса, из которого капризное дитя выковыривает изюминки. Нужна цельная картина, необходимо понять движение жизни. Но картина-то складывается из отдельных находок, как мозаика из камешков, и каждый хочет найти.
Тут еще вот что: э т у картину не сочинишь, не придумаешь — в лучшем случае ее можно восстановить, реконструировать. А для этого опять-таки надо искать…
Я не заметил, как подошла Зоя. Увидел только, когда она присела рядом.
— Ямка?
На коленях у нее лежал планшет с зарисовкой раскопа.
— Почему бы не сделать фотоснимок? Гораздо проще.
— Рисунок выразительнее.
— Но и субъективнее.
— Пожалуй, — согласилась она. — Но когда рисуешь, одновременно и думаешь. Даже если самой кажется, что просто рисуешь, все равно идет какой-то отбор, какой-то процесс… Тебе смешно?
Я удивился:
— Почему ты решила? Нисколько. Послушай, — сказал я ей, — ты должна отрешиться от того, что я твой старший, умный и более опытный брат. Все это было в прошлом. Ты должна вести себя как ученая дама — уверенно и надменно. Ясно? Так что происходит, когда ты рисуешь?
По-моему, она обрадовалась этим словам.
— Понимаешь, нужно все осмыслить, нужна концепция. Конечно, можно ограничиться раскопками и находками — тоже немало. Для нас это даже главное. Мы копаем, находим, а дальше пусть думают другие. Знаешь, как у физиков — экспериментаторы и теоретики. Но я так не могу. Святилище нашли случайно, но то, что оно оказалось здесь, совсем не случайно. Дорога, о которой твердит Олег… Потом эта базилика… Наверняка где-нибудь рядом было укрепление… Получается узелок. И существовал он несколько веков. Вот я и ломаю голову, думаю. А когда не могут объяснить, тогда пытаются измерить…
— Не понял.
— Это я так. Просто вспомнила:
Когда не могут объяснить,
Тогда пытаются измерить.
Чтоб в натяжение поверить,
Берут и рвут тугую нить…
У меня даже зубы заныли:
— Прошу тебя — не надо. К чему этот сантимент? «Берут и рвут тугую нить…» Какая-то цыганщина. А то и еще хуже…
И тут послышалось неожиданное:
— Позвольте с вами не согласиться. — Это был бородач Саша. — Я не слышал вашего разговора, но э т о меня заинтересовало: когда не могут объяснить, тогда пытаются измерить… Вы даже не представляете себе, как это верно. Ха! Когда не могут объяснить, тогда п ы т а ю т с я измерить… Пытаются! Абсолютно точно. А получается шаманство, игра в бисер, галиматья, словесная мастурбация, и доказать этими так называемыми измерениями можно что угодно…
Я попытался остановить его:
— По-моему, вы ошиблись…
— Я?! Вы просто не в курсе. Для этого надо повариться в нашем котле. Да вот нагляднейший пример. Представьте себе, берется шар, его разбивают, затем части перекладывают и получают д в а шара того же радиуса, что и первый. Почти как в евангелии — из одного хлеба тысяча хлебов… Возможно такое? Нет, конечно. И тем не менее доказано, что это возможно. Теорема Банаха-Тарского. Бред собачий. А вот другой пример…
— Вы меня не поняли, — сказал я. — Вы ошиблись в оценке стихов.
— Нет, вы меня не собьете. Мысль бывает либо истинной, либо ложной — третьего не дано. А здесь — верная мысль.
— Чем же она верна?
— По-моему, я это достаточно ясно показал. Напомните мне стихи.
— Зоя… — попросил я.
Она, однако, усмехнулась:
— А почему бы тебе не прочитать самому?
Поистине удар в спину.
— Откуда же мне их знать?
— Ну знаешь…
А это была не игра. Я не мог — ну как бы это сказать? — просто не мог произносить эти слова.
— Давай, давай. Заварила кашу… — Увидел, однако, что Зоя нахмурилась, и сказал, как мог, примирительно: — Не сердись. Я очень прошу тебя.
— Ладно, — согласилась Зоя.
Когда не могут объяснить,
Тогда пытаются измерить.
Чтоб в натяжение поверить,
