Что у нас дальше? Пять икон в золотых окладах и большим количеством драгоценных привесов внутри каждой. Украдены полгода назад в церкви Рождества села Булатово Боровичского уезда Новгородской губернии. С какого, интересно, бодуна губернская полиция решила, что грабители прибыли к ним из столицы? И их иконы следует искать питерской сыскной?

«Ну почему? Почему все пытаются свалить с больной своей головы на мою здоровую?» – размышлял Крутилин. «Такое количество драгоценностей, попади оно в Петербург, непременно бы открылось – на привесы люди жертвуют самое дорогое, самое ценное, оттого сильно приметное. Часто ли встретишь нитку розового жемчуга? Или золотое кольцо с голубым бриллиантом в четыре карата, украшенное гравировкой «Любимой супруге на день ангела»? Нет, пусть губернские сыщики дальше ищут сами. В ведро!»

– Только не сегодня. У неё ведь тоже праздник, – воскликнула Геля.

Оказалось, что тихонько вошла вслед за котом и стояла позади Ивана Дмитриевича, читая вместе с ним бумаги.

– У кого праздник? – не понял Крутилин.

– У украденной иконы «Рождество Христово».

– Хорошо, пускай ещё полежит, – усмехнулся Иван Дмитриевич, доставая листок с описанием икон из ведра.

– И у нас с тобой тоже праздник, – напомнила Геля. – Надеюсь, помнишь?

– Как не помнить?

Ангелина обошла кресло, наклонилась к губам. Иван Дмитриевич нежно её поцеловал. Задрав юбки, любимая уселась ему на колени.

– Что ты делаешь? – испуганно спросил он.

– Что обычно, – игриво ответила Геля, расстегивая Крутилину штаны. – Надеюсь, не против? Здесь мы ещё ни разу…

– Но тут…

– Все давно ушли. А входную дверь с парадной лестницы я заперла. Ванечка, я так тебя люблю.

– А теперь давай наряжать елку, – предложила Ангелина, когда спустились к себе.

– Елку? Но я её не купил…

– Что? – повернулась Геля и, дурачась, сжала кулачки. – И подарок мне не купил?

– Подарок купил. А про елку не подумал.

– И правильно сделал. Иначе пришлось бы наряжать две. Потому что я сама о ней позаботилась. Дворник с час назад её принес и установил. Пойдем-ка в гостиную наряжать.

– Но для кого? У нас нет детей.

– А Рождество исключительно для детей? Я тоже хочу праздник. Хлопушек, игрушек, конфетти… Всю неделю до самого Нового Года будем зажигать на елке свечи, а потом сидеть и любоваться, вдыхая аромат хвои и смолы.

– Вдвоем?

– Если хочешь, можем чиновников твоих позвать. Накроем стол, устроим праздничный ужин.

– Идея хорошая, надо обдумать.

Первым делом на макушку водрузили «рождественскую звезду» из золотой бумаги, потом развесили вокруг нее картонных ангелов.

– А «бомбы» куда? – спросила Ангелина, слезая со стремянки.

– Что ещё за бомбы? – испугался Иван Дмитриевич.

Прасковья Матвеевна елку наряжала строго-лаконично: десяток кукол на разноцветных шерстяных нитках, пяток орешков, парочка бонбоньерок с конфетами:

– Радость должна от молитв проистекать, а не от баловства, – внушала она сыну Никитушке.

Геля же в бумажной лавке купца Чернохвостова накупила все без исключений рождественские украшения: шоколадные «бомбы» с сюрпризами внутри (брошками и колечками), хлопушки с конфетти, дюжину посеребренных грецких орехов, новогодние фигурки из стекла, гипса и фарфора. А в милютинских лавках приобрела огромную корзину с желтовато-зелеными мандаринами и ароматно-румяными крымскими яблоками, которые также решила повесить на елку.

– А крестовину давай обложим «рождественской ватой», – предложила она Крутилину. – Смотри, она обсыпана блестками и будет искриться, словно снег под фонарем.

– Хорошо, – согласился Иван Дмитриевич.

– К Никитушке когда поедешь?

– Завтра.

– И что подаришь?

– Паровоз с заводной пружиной купил, а к нему дюжину вагонов. Хочешь покажу?

– Потом. А что Прасковье Матвеевне?

– Ничего. Хватит с неё. Тысячу в год ей отдаю.

– Не ей. Вашему сыну. Я, как чувствовала, что ничего ей не купишь. Потому позаботилась сама, – Геля достала из комода книжку в красном шагреневом переплете с золотым тиснением «Календарь для всех сословий на 1873 год». – Очень ей пригодится. Тут и месяцеслов, и все праздники переходящие по датам указаны.

– Да её ночью разбуди, она их без всякого календаря назовёт. Зря только деньги потратила.

– Виновата я перед ней. Счастье у неё украла.

Из дома вышли в одиннадцать – Иван Дмитриевич повернул было налево, к Исакию[5], но Ангелина потянула его вправо:

– В Казанский пошли, туда император должен приехать.

Как всякая бывшая провинциалка, Ангелина не упускала возможности увидеть венценосных особ, которые по торжественным случаям посещали богослужения в Казанском соборе.

– Так туда далеко, а на улице мороз, – попытался возразить Крутилин. – А извозчиков в рождественскую ночь не сыщешь – тоже празднуют. А императором, коли хошь, хоть каждый день любуйся…

– Как? Где? – удивилась Геля.

– Он под нашими окнами со своей…, – Крутилин запнулся, поняв, что едва не сболтнул лишнее.

Для княгини Долгорукой император снял дом рядом с Зимним дворцом на Миллионной улице. Но посещать её так часто, как хотел, не мог, лишь раз или два в неделю ему удавалось незаметно покинуть дворец на пару часов. Поэтому ежедневно во время утренних прогулок государя Долгорукая ждала его на Большой Морской. Заметив издалека её сани, император осаживал лошадь, чтобы перешла на шаг, влюбленные встречались взглядом, кивали друг другу, будто случайные знакомые, и разъезжались.

Крутилин был осведомлен об этих встречах, потому что по приказу Треплова выставлял во время них на Большой Морской своих агентов, – за императором охотились нигилисты и такие ежедневные свидания в одном и том же месте в одно и то же время были крайне опасны.

– Его Величество во время утренней прогулки обычно проезжает по Большой Морской, – неуклюже закончил начатую фразу Иван Дмитриевич.

– Разве разглядишь его? Пронесется мимо за секунду.

– А всё нигилисты проклятые. Его покойного батюшку запросто можно было встретить на улице, – увел разговор подальше от Долгорукой Крутилин.

– Как же было здорово!

– Ничего здорового. Строг был Николай Павлович. Если хоть одна пуговица не застегнута, отправлял на гауптвахту.

Однако венценосная чета в Казанский не прибыла.

– Государыне стало хуже, потому их величества с их высочествами решили отстоять Всенощную в придворном соборе, – сообщил Крутилину Треплов, к которому он подошел с поздравлениями.

Представить начальству невенчанную супругу было никак нельзя, однако обер-полицмейстер ухитрился кивнуть Ангелине украдкой:

– Хороша! Ух и хороша! Искренне завидую, – шепотом одобрил выбор Крутилина Треплов.

Подчиненные Ивана Дмитриевича подобными фанабериями не страдали, потому те из них, что пришли на рождественскую службу в Казанский собор, по окончании её поздравили начальника и его спутницу:

– Какая хорошенькая! – наклонилась Ангелина к спящей на руках у матери трехмесячной Даше Новосёловой, дочери одного из агентов.

– А какая спокойная. Всю службу проспала как мышка, – похвастался Сергей Новосёлов, тридцатилетний русоволосый красавец.

– Вся в тебя. Ты ведь тоже всю службу проспал, – хохотнула его жена Евдокия.

– Ну что ты придумываешь? – возмутился Сергей. – Я не спал, я молился, как и положено, закрыв глаза. Разве можно спать стоя?

– Ну лошади-то спят. А ты чем хуже? – хлопнул его по-приятельски подошедший Демьян Корытов.

Хотя ни Демьян, ни его брат Козьма в полиции не служили, оба были для сыскной не чужими людьми.

Большая Морская – самая фешенебельная улица столицы. Самые модные магазины и первоклассные рестораны расположены именно здесь. Тысячи людей посещают их ежедневно. Но далеко не у всех из них собственный выезд. Потому и возникла на Большой Морской «биржа»[6]извозчиков. Кого попало в неё не пускают – клиент здесь особый, на задрипанной колымаге и полудохлой кляче домой не поедет.