Тем же отношением к населению проникнуто все продовольственное законодательство Советской России. Конфискации, реквизиции, секвестр, твердые цены, карательные отряды – вот система продовольственной политики советской власти, начиная с положения от 27 октября 1917 года о расширении прав городских самоуправлений в продовольственном деле (Собрание узаконений рабочего и крестьянского права, № 1, ст. 7).

Декрет об отмене наследования, предоставляющий завещать лишь имущество стоимостью до 10 тысяч рублей, дополняется запретом дарений при жизни иначе, как по нотариальному акту. Очевидно, законодатель, не доверяя социалистической ревности граждан, боится обходов законов о наследовании.

Точно так же декрет от 14 декабря 1917 года о запрещении всяких сделок с недвижимостью в городах проникнут недоверием к сознательности граждан социалистической России, и для лиц, продолжающих продажу и покупку недвижимых имуществ и земли и не подчиняющихся постановлению, установлены денежные взыскания вплоть до конфискации имущества.

Угрожая за нежелание социализироваться, большевики стремились разрушительным путем воздействовать на косность невежественной мысли и дать ей революционное направление. Этот метод особенно усердно применялся в отношении религии.

Мирное сожительство с Совдепом только однажды нарушилось в Омске. Это было в те дни, когда большевики объявили войну церкви.

Архиерея, почтенного старика, арестовали и в холодную ночь буквально волокли в арестантскую, откуда выпустили, заметив опасное возбуждение масс. Казачий Никольский собор осаждался и обстреливался, когда предполагалось провести секуляризацию церковных ценностей. Следы пуль остались свидетельством тех методов, которыми большевики старались поколебать уважение к святыням.

В Пасхальную ночь, во время крестного хода, из озорства производилась стрельба, пугавшая молившихся и нарушавшая торжественность службы.

Ничто, кажется, не повредило так большевикам в глазах населения, как именно эти кощунственные выходки, которые в глазах верующей и консервативной массы казались истинно «бесовским наваждением».

Эту черту большевизма и это отношение к нему пророчески верно предвидел Достоевский.

Русский народ еще не дорос до патриотизма. Высокое чувство любви к Отечеству дается культурой и национальными бедствиями. Первого народ был лишен виною не только своих правителей, но и всей своей истории. Второго он еще не почувствовал ко времени большевиков. В маленькой стране патриотизм элементарнее и понятнее народу; в огромной, необъятной, как Россия, – он непостижим, он кажется отвлеченным. Русский народ состоит из массы местных или национальных патриотов: сибиряков, уральцев, украинцев и т. д. Всероссийские патриоты – это горсточка людей из интеллигенции и служилого класса, абсолютно значительная, но относительно теряющаяся в море общего населения.

Вот почему для большевиков прошло безнаказанным и их «соглашение» с немцами во время войны, и даже Брестский мир.

Что могло быть позорнее и тягостнее для России? Отторжение огромной территории на Западе и Юге (Украина и часть Кавказа), принятие обязательств по возмещению убытков, причиненных Германии во время войны, притом без разложения этого обязательства на те части территории, которые отходили от России, установление таких условий ввоза и вывоза, которые должны были совершенно разрушить русскую промышленность, разоружение армии и флота.

Казалось, и самый темный ум мог понять, что этот мир был, в сущности, продажей России, но Всероссийский съезд Советов ратифицировал Брестский договор, расписавшись под преступным актом.

Грандиозность Гражданской войны в России – не плод реакции, а последствие непризнания Брестского договора, который расколол страну на два не только непримиримых внутренне, но и разнородных по внешней ориентации лагеря. Брестский мир заставил тех, кто желал спасти страну от столь откровенно созданного немецкого ига, обратиться к помощи Антанты.

Поражение Германии разрушило Брестский мир, а революция в Германии окончательно добила ее, сделав неспособной для агрессивной политики. Большевики объявили Брестский мир образцом своей гениально предусмотрительной тактики. Они добились «передышки», а Брестский мир оказался жалким клочком бумаги.

Они правы: не Брестский договор, а «социализм» и «дьявольщина» подымут народ против коммунизма, но именно Брестский мир будет стоять на первом месте в обвинительном акте истории против народных комиссаров. Этим актом положено начало разрушению и моральному падению России.

Почти пятьдесят лет тому назад был напечатан впервые один из лучших романов Ф.М. Достоевского – «Бесы». Но никогда еще глубина содержания этого талантливого произведения, пророческая проникновенность его автора в психологию русских революционеров, его жестокая и бичующая правда не чувствовались с такою осязаемостью, как сейчас.

Теперь, через пятьдесят лет, «светлая личность» получила, наконец, так долго ожидаемую возможность.

Так как осталась прежняя программа из романа «Бесы», то «светлой личности» приходится применять и прежние методы борьбы, то есть «делать убийства, скандалы и мерзости – для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и из всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечной жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения – вдруг взять в свои руки».

Успех этих методов борьбы обеспечен. «Россия есть теперь, по преимуществу, то место в целом мире, где что угодно может произойти без малейшего отпору».

Ну кто мог поверить, что действительно все, решительно все произойдет в России «без малейшего отпору»?

Этим не исчерпываются вещие слова Достоевского. Он хорошо знал русских людей, знал душу народа и психологию интеллигента, и он без ошибки определил, кто будет производить революцию.

На первом месте стоят люди, которых соблазняют «мундир», чины, должности, высокое звание секретарей, тайных соглядатаев, казначеев, председателей (читай «комиссаров») и их товарищей.

Затем следующая сила – сентиментальность. «Социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности».

Затем «следуют чистые мошенники; ну, эти, пожалуй, хороший народ; иной раз выгодны очень.

Наконец, самая главная сила – это стыд собственного мнения. Вот это так сила!»

– Да ведь это все сволочь! – с удивлением восклицает Ставрогин, когда неукротимый агитатор, вселитель «бесов» в мирных обывателей Верховенский так правдиво охарактеризовал состав своей революционной армии.

Но Верховенский не гнушается «сволочи»:

– Материал! Пригодятся и эти.

Однако он сознает, что для «сволочи» нужно особое обращение. Поэтому он одобряет систему, при которой «каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Все рабы и в рабстве все равны. В крайнем случае – клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям – не надо высших способностей. Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями; рабы должны быть равны».

Итак, понижение уровня культуры и низведение всех на положение равных между собою рабов, подчиненных деспотической революционной власти.