– Сэр, – начал он, – я от мистера Уоррена. Он просил передать привет, а еще он приглашает вас зайти. И всех остальных друзей тоже…
Пегги Гленн села прямо:
– Но с ним все в порядке? Где он? Что вообще происходит?
Стюард засомневался было, но затем принялся успокаивать ее:
– О, что вы, мисс! Все в порядке. Просто, я так понимаю, кто-то его стукнул.
– Что?
– Дал ему в глаз, мисс. И еще по затылку. Но он нисколечко не расстроился, мисс, ни капли. Когда я выходил, он сидел на полу в каюте, – восхищенно продолжал стюард, – с полотенцем на голове и обрывком кинопленки в руке и ругался на чем свет стоит. Но наподдали ему здорово, мисс, что верно, то верно.
Они переглянулись, а затем все вместе поспешили за стюардом. Капитан Вальвик, отдуваясь и сопя в усы, грозил негодяям всеми карами небесными. Они с усилием оттянули одну из дверей и ввалились в теплый, пахнувший краской и резиной коридор, а в следующий миг дверь захлопнулась от ветра, подпихнув их. Каюта Уоррена, большой двухкомнатный люкс, который он занимал один, располагалась на палубе С и была крайняя по правому борту. Они спустились по ходившему ходуном трапу, проскочили мимо мрачного зева, ведущего в ресторан, и постучали в дверь С91.
Мистер Кёртис Дж. Уоррен, обычно ленивый и добродушный, сейчас клокотал от злости. В воздухе угадывался отголосок недавно высказанных богохульств, отчетливый, как запах чеснока. Голова Уоррена, словно тюрбаном, была обмотана мокрым полотенцем, а на лице отпечатались костяшки чьего-то кулака. Зеленые глаза Кёртиса горестно взирали на друзей с худощавого, только что умытого лица, волосы топорщились над повязкой, словно у домового, в руке он сжимал вроде бы кинопленку с перфорацией для звуковой дорожки, криво оборванную с одного конца. С пола он пересел на край койки, плохо различимой в свете желтоватых сумерек, льющихся в иллюминатор каюты, которая была буквально перевернута вверх дном.
– Входите же, – пригласил мистер Уоррен. А в следующий миг взорвался. – Когда я поймаю, – объявил он, делая глубокий вдох, словно готовясь произнести речь и старательно подбирая слова, – когда я поймаю этого малодушного, презренного сукина сына, который пытался сбежать с этим… когда я только увижу омерзительную рожу этой похотливой скотины, которая мотается по кораблю и бьет людей дубинкой по голове…
– Кёрт! – воскликнула Пегги Гленн и кинулась осматривать его голову, поворачивая из стороны в сторону, словно проверяла, чисто ли вымыто у него за ушами.
Уоррен вырвался, охнув.
– Но, дорогой, что произошло? – спросила девушка. – То есть почему ты допустил, чтобы подобное произошло? Сильно болит?
– Детка, – с достоинством ответствовал Уоррен, – могу признаться, что пострадало не только мое достоинство. Когда мою голову залатают, я, наверное, буду походить на бейсбольный мяч. Что до того, будто бы я сам допустил подобное происшествие… Ребята, – произнес он угрюмо, обращаясь к Моргану и капитану, – мне нужна помощь. Я здорово влип, и это не шутки.
– Ха! – буркнул Вальвик, разглаживая громадной ручищей усы. – Вы только сказайт мне, кто вас шмякнул, а? Ха! Тогда уж йа его взяйт и…
– Я не знаю, кто это был. В том-то и дело.
– Но чего ради? – спросил Морган, обозревавший разгромленную каюту, однако в ответ его друг лишь кисло улыбнулся.
– А вот это, дружище, – сказал ему Уоррен, – как раз по твоей части. Не знаешь, нет ли у нас на борту каких-нибудь мошенников международного класса? Каких-нибудь князей или княгинь, которые вечно зависают в Монте-Карло? Потому что похищен важный государственный документ… Нет, я не шучу. Я понятия не имел, что этот чертов компромат у меня, мне и в голову не приходило, я думал, он уничтожен… Говорю же, я в большой беде, и это вовсе не смешно. Присядьте куда-нибудь, и я все объясню.
– Ты немедленно отправляешься к доктору! – с жаром возразила Пегги Гленн. – Или ты думаешь, я позволю тебе закончить амнезией или чем-нибудь в этом роде…
– Детка, послушай, – взмолился он, сдерживая бешенство, – похоже, ты так и не поняла. Это же бомба. Это прямо… да как в каком-нибудь шпионском романе Хэнка, хотя, если подумать, тут даже что-то новенькое… Слушайте все. Видите эту пленку?
Он протянул обрывок кинопленки Моргану, который принялся разглядывать его в догорающем свете из иллюминатора. На кадрах был один и тот же солидный седовласый джентльмен в вечернем костюме, вскинувший над головой сжатый кулак, – вероятно, он произносил речь, причем рот у него был широко разинут, словно это была весьма зажигательная речь. Более того, во всей этой достойной персоне смутно угадывалось что-то весьма странное: галстук съехал куда-то к уху, а над головой и плечами зависли какие-то брызги, которые Морган поначалу принял за снежные хлопья. На самом деле это было конфетти.
И лицо оратора показалось ему смутно знакомым. Морган некоторое время всматривался в его черты, прежде чем до него дошло, что это не кто иной, как тот самый Большой Человек, важная птица в администрации президента, влиятельнейший политик, едва ли не верховный жрец, вызывающий дождь. Слушая по радио его жизнерадостный, успокаивающий голос, миллионы вдохновленных им американцев мечтали о новой лучезарной эпохе национального процветания, когда по кредитам вообще не придется платить, и прочих сходных концепциях золотого века Америки. Его чувство собственного достоинства, его образованность, его безукоризненные манеры…
– Да, ты прав, – криво усмехнулся Уоррен. – Это мой дядя. Сейчас я все расскажу… и не смейтесь, потому что все серьезней некуда.
Он славный малый, мой дядюшка Уорпус, вы должны это понимать. И он оказался в таком положении потому, что просто повел себя по-человечески, с каждым случается, но только кое-кто может рассудить иначе. Всем политикам необходимо время от времени спускать пар. А не то они озвереют и откусят ухо какому-нибудь послу или вытворят что-нибудь еще в том же духе. Ведь если во всей стране бардак и все идет сикось-накось, а разные дубинноголовые тупицы противятся введению разумных мер, бывают моменты, когда политики взрываются. В особенности в своем кругу и после пары приличных коктейлей.
Так вот, у меня хобби, я снимаю любительские фильмы с, прости господи, звуком. И примерно за неделю до отплытия мне пришлось, скажем так, заявиться к дядюшке Уорпусу в Вашингтон с прощальным визитом. – Уоррен опустил подбородок на руки и сардонически поглядел на приятелей, разошедшихся по каюте в поисках мест, чтобы сесть. – Я не мог тащить с собой аппаратуру за границу – слишком хлопотно. И дядя Уорпус предложил оставить все у него. Его подобная техника интересует, он подумал, что, пока меня нет, попробует сам научиться, если я покажу ему сперва, как что работает.
В первый вечер, когда я приехал, – продолжал Уоррен, тяжко вздохнув, – в доме дядюшки Уорпуса собралась очень большая и очень достойная компания. Однако, когда начались танцы, он сам и несколько приятелей из его кабинета и из окружения сенатора удрали подальше: они устроились наверху в библиотеке, где играли в покер и потягивали виски. Когда я приехал, они вдруг решили, что будет просто великолепно, если я достану камеру и мы там, прямо в библиотеке, снимем кино со звуком. Потребовалось какое-то время, но с помощью дворецкого я все подготовил. А они тем временем пропустили еще по нескольку стаканчиков. Среди них были весьма крепкие ребята, такие молчаливые, правильные парни, чиновники откуда-то со Среднего Запада, и даже дядя Уорпус заметно позволил себе расслабиться.
Уоррен с удовольствием предавался воспоминаниям, глядя куда-то в потолок.
– Началось все совершенно серьезно и пристойно. Дворецкий выступал в роли оператора, а я записывал звук. Для затравки достопочтенный Уильям Т. Пинкис процитировал Геттисбергскую речь Линкольна. Здесь-то все было нормально. Затем достопочтенный министр сельского хозяйства изобразил сцену убийства из «Макбета», причем играл весьма впечатляюще, в качестве кинжала схватив бутылку из-под джина. И пошло-поехало. Сенатор Боракс спел «Анни Лори», потом они квартетом исполнили «Где-то сегодня мой мальчик-бродяга?» и «Надень свой старый серый капор».
