Адам закатывает глаза.

— Отлично, потому что мне определенно было интересно, как она целуется в засос. — Он наклоняется ближе, свирепо бросая обвиняющий взгляд. — Для начала, что ты вообще делал в ванной наверху с ней наедине?

— Все ванные были заняты.

— Все ванные комнаты были заняты ровно в полночь, когда все праздновали наступление Нового года?

Я поджимаю губы.

— Угу.

Адам качает головой.

— Ну, а что вы с Карой делали, когда пошли вместе в ванную наверху? — Я уклоняюсь, а не обвиняю, но он все равно стучит кулаком по моему плечу.

— Потому что все ванные комнаты были заполнены после полуночи, когда нам обоим нужен был туалет, и Кара сказала, что ничего и никого не ждала, придурок.

Я фыркаю от смеха, потому что мне вроде как нравится видеть Адама раздраженным, обзывающимся и все такое.

Он вздыхает, проводит пальцами по своим темным волосам, в голубых глазах читается усталость.

— Ты обещаешь, что это было только один раз?

Я почесываю уголок рта, бормоча.

— Обещаю — скрещивая пальцы, надеясь, что однажды Адам простит меня.

— Значит, ты позвонишь той девушке?

— Девушке? Какой девушке?

— Девушке с сегодняшнего дня! Фотограф!

— Ооо, точно, точно. Она. Да, я собираюсь позвонить ей. — Уже удалил ее номер.

Сьюзи неплохая. Она была милой и очень дружелюбной. Если бы я был свободен, возможно, я бы пригласил ее куда-нибудь. Но я недоступен. Я не думаю, что я доступен. Верно?

Ну, в любом случае, она не Дженни, и это единственное, что имеет значение. Она единственная женщина, от которой я не могу отвести глаз.

Когда Адам, наконец, достаточно удовлетворен, она заходит на кухню.

Она берет кружку, и я наполняю ее горячей водой. Она опускает в нее чайный пакетик.

— О чем говорили?

— Просто хотел убедиться, что ничего не происходит.

Дженни прислоняется к стойке, пряча улыбку за кружкой.

— Бедный Адам. Мне неловко врать такому милому мужчине.

— Я тоже, особенно когда его главное беспокойство — остаться в живых.

Дженни хмыкает, кивая.

— Верно.

Я наклоняюсь к ней, и когда наши руки соприкасаются, я переплетаю свой мизинец с ее.

— Караоке было подарком для тебя или для Картера?

Дженни хихикает.

— Ну и что, что я тоже люблю петь.

— Я думаю, ты была рождена, чтобы играть на сцене.

— Рожденная сиять, детка. — Песня заканчивается, и Дженни, вскинув обе брови, смотрит на меня, убирая руку и направляясь в гостиную со своим чаем. — Следующий Гаррет! Он хочет спеть что-нибудь из Моаны!

Я бы предпочел этого не делать, но Кара вскакивает, заявляя, что споет со мной, и, прежде чем я успеваю опомниться, я уже спел половину песни, а Дженни все это время не перестает смеяться. Мне нравится быть причиной ее смеха.

Когда я наконец сажусь, запыхавшийся и голодный, Картер лопает мой пузырь счастья.

— У Гаррета свидание.

У меня отвисает челюсть, взгляд мечется к Дженни.

— Что? Нет.

— Ну, пока нет. Он получил номер телефона фотографа с сегодняшней съемки.

— Она-она-она… она дала его мне!

— Они все время флиртовали, — продолжает Картер. — Они были так увлечены друг другом.

— Нет, я-я-я… она была, но я был… Я был… — Черт. В ту секунду, когда мои глаза встречаются с глазами Дженни, она отводит взгляд, щеки ее заливает яростный румянец. Взгляд Кары мечется между нами двумя, по ее лицу расползается хитрая ухмылка. Адам просто выглядит чертовски измученным или разочарованным, а может, и тем, и другим.

— Я не флиртовал, — бормочу я, но слова теряются, когда Картер и Эмметт включают «За окном уже сугробы» из «Холодного сердца», исполняя ее дуэтом. Весь следующий час я украдкой поглядываю на Дженни.

К тому времени, как мы возвращаемся в квартиру, я совершенно сбит с толку. Она не смотрит на меня и почти не произнесла ни слова весь оставшийся вечер. Каждый раз, когда кто-нибудь обращался к ней, она просила их повторить слова. Я попытался обхватить ее мизинец своим под кухонным островком, когда мы все выстроились в очередь, чтобы наполнить тарелки, но она вывернулась и повела себя так, словно меня там не было. Максимум, чего я от нее добился, это вручение мне ключей от машины Картера и просьба отвезти ее домой, потому что она боится водить в снегопад.

— Приятно, что вы с Картером так близки. Это видно, просто наблюдая за вами двумя.

Она не отрывает взгляда от окна.

— Да, мы всегда такими были. Он мой лучший друг.

— И я тоже, верно? — Я толкаю ее в бедро и нетерпеливо хихикаю. Я не знаю, почему я ее толкаю. Все так неловко, и все, что я хочу сделать, это прикоснуться к ней, положить руку ей на колено, переплести свои пальцы с ее. — Дженни? — Я толкаю, толкаю еще раз.

Она бросает на меня быстрый взгляд, слабо улыбаясь. Я не думаю, что это ответ. Если это так, то мне это не нравится.

— Ну, ты мой лучший друг. — Потому что я не могу перестать говорить. — Итак, крепкая печенька. — Крепкая печенька? Черт возьми, пожалуйста, заткнись.

Я веду машину еще три минуты в жуткой тишине, и когда мы останавливаемся на красный свет, я больше не могу сопротивляться желанию убрать от нее руки. Я кладу ладонь лицевой стороной вверх, растопырив пальцы, и жду.

Дженни наблюдает за мной, но не заглатывает наживку, поэтому я пожимаю ей руку.

— Давай, Дженни. Возьми меня, блять, за руку, пожалуйста. Мне нельзя было прикасаться к тебе весь день, а это единственное, о чем я думал.

Уголок ее рта кривится, и этого недостаточно, но сойдет. Она проводит своей ладонью по моей, и когда наши пальцы переплетаются, и она сжимает мою руку, мои нервные окончания горят. Интересно, тепло ли ей от меня так же, как мне от нее. Ведь она словно кружка горячего шоколада после возвращения с мороза или выход на улицу весной и ощущение солнечного света на своем лице после долгой зимы.

Возвращаясь в квартиру, мы едем на лифте в еще большей тишине, но она нежно сжимает мою руку. Когда мы подходим к ее двери, она проскальзывает внутрь. Она слишком быстро начинает закрывать ее, прежде чем я успеваю зайти вместе с ней, и от этого мое сердце бьется слишком быстро. Она расстроена, а я не хочу, чтобы она была такой.

Она одаривает меня улыбкой, но я ненавижу ее. Она маленькая, грустная и немного застенчивая, наполовину скрытая дверью, за которую она держится, и на ее щеках едва видны ямочки.

— Эй, я побуду одна. Я очень устала.

— Ох. Хорошо. Ты уверена? Мы можем просто посмотреть фильм или что-нибудь еще? Я могу пощекотать тебе спину.

— Да нет, все в порядке. Просто пойду спать.

— Хорошо. — Я потираю затылок. — Эм… спокойной ночи, я полагаю. — Я наклоняюсь вперед, и она поворачивает лицо так быстро, что я бы даже не заметил, если бы не поцеловал уголок ее рта вместо губ.

И это, блять, отстой.

Между нами повисает тишина, пока мы смотрим друг на друга, отчего я будто весь чешусь. Не знаю, что между нами происходит. Знаю, что чувствую себя уже не так, как тогда, когда все это началось, когда все, чего я хотел, — это просто попробовать ее на вкус. Может быть, это моя вина, что я нарушил правила, дал ей больше, чем она когда-либо просила: фильмы, объятия, гребаные спортивки.

Но я не могу понять ее, и прямо сейчас, когда мои собственные чувства новые и сбивают меня с толку, и я не уверен в их глубине, я не знаю, как действовать дальше, лишь знаю, что мне нужно действовать осторожно. Терпение всегда помогало мне в отношениях с Дженни. Разве бездумно надеяться, что еще немного — и я добьюсь чего хочу? Ее легко напугать, а это — последнее, что я хочу делать.

Дженни теребит кончик своей косы.

— О, и, эм, если ты собираешься позвонить этой девушке…

Так и знал. Она ревнует. Значит ли это, что я ей нравлюсь? Думаю, это значит, что я ей нравлюсь.

— Я не собираюсь звонить этой девушке.

— Что ж, если ты передумаешь…

— Я уже удалил ее номер.