Принялась раскапывать в сугробе рюкзак. Тот ушёл под снег, чуть ли не до земли. «Мой» же, набрал номер друганов. Те через минуту примчались на белой машине – таблетке, словно стояли на стрёме за углом, – в семь-то утра, когда все спят!.. Лихо, спеша, отрепетировано подцепили мотоцикл (трос оказался заранее припасённым!). Бегом, ни слова не произнося, выволокли, чтоб никто не успел и чухнуть! Завели… – работает! – Умчались, словно бы испарились, крепко боясь огласки.

Время шло. Раздумывать над случившимся не приходилось. – Отступать поздно! Зимний день кОроток. Лишняя холодная ночевка в снегах «под кедром», в мороз, меня не устраивала. Каждая световая минута на счету. Потеря минуты светового дня, – это часы холода и усталости в ночи, такова реальность таёжного похода в одиночку, где рассчитывать можно лишь на себя, на верного пса и на Бога. – Отделалась от полёта на «тот свет» испугом, анализировать – потом…

Доехали до предгорий Уральских гор всего за полчаса. Пешим ходом – день топать! Восприняла все приключения за немалую удачу. «Половина», не попрощавшись, не взглянув даже в сторону супруги, не поинтересовавшись: «Цела – ли?», безучастно газанул и умчался на скорости «праздновать» дальше: бросил посреди холода тайги, не дрогнув ни единым мускулом мать своих детей… – начихал! – Подумаешь, – сдохнет?!.. – Можно будет вволю, наконец-то пить, да гулять, да с бабьём якшаться. Мне же, надлежало продолжить жить, хранить тлеющий, чадящий копотью, «семейный очаг», беречь отца для детей и «обчества». – Такова суть бабской семейной доли. Лишь на лыжне поняла, как серьёзно травмировала ногу. Она подпухла, плохо гнулась, подхрамывала. Спине тоже досталось, – ныли потянутые мышцы.

С трассы шла по снегу в целик, ориентируясь по компасу. Пугаться леса, холода, мороза, лесного зверья за нескончаемые годы «счастливой» супружеской жизни отучилась. Давно уяснила: необходимо тривиально жить! – Надеяться не на кого. Полагаться приходится исключительно на себя. Тайга – не страшна. Ужасно домашнее тиранство, алкогольные психозы, погромы, белые горячки, предательство и подлость. Дом опаснее тайги. Лес неизменно вставал защитой от «семейного благополучия». Приходилось банально выживать, растить и учить детей. Наши пращуры внушили: «Вышла замуж – терпи, улыбайся, угождай, страдай молча. Будешь жалиться, – тебя же благородная толпа соседей, друзей, сослуживцев и прочих, сожрёт с потрохами, – не подавится и не поперхнётся. Клеймо разведёнки, то печать изгоя современного общества. А слеза на женских глазах – повод радости преданным «друзьям». – О разводе и не мечтай! – Он не про нас и не для нас – российских обычных женщин.

Каждая женщина на Руси ищет свой единственный правильный путь сохранения «домашнего очага». Сейчас мировоззрение поменялось, а послевоенные поколения советских «баб» спешили выскочить замуж и родить, – неважно за кого, лишь бы в девках не засидеться! И родить призывало общество «на законном основании». – Не приведи, Господь, в подоле принести! Даже наша православная всёпрощающая всёпонимающая церковь всегда считала смертным грехом развод и рождение ребёнка без общественного и её на то соизволения. Рожденные вне брака изначально становились изгоями, а женщина – падшей, чего никак не каралось в адрес гуляющих мужчин.

И вот я иду по заснеженным просторам севера Сибири. Солнце закономерно покатило вниз – к ночи. На подъёме с первого же лога поняла: с ногой – хренотень! Она разболелась и плохо гнётся. Изначально, сгоряча, не поняла, насколько серьёзно травмирована. Шла на адреналине. Адреналин обезболивал. Лишь успокоилась, природный анальгетик перестал вырабатываться. Нога опухла. Пришлось подволакивать, перенося нагрузку на другую. Ближе к горам Приполярного Урала, в ночь, заметно подмораживает. На равнине, в селе, утром господствовала оттепель. Тут – иной климат, – горный!

В старой, обветшалой тетрадке, дневниковая запись:

…7 ноября 1999 год. Перейдя речушку Хапаянсовитья совершенно затемнала. Снега у гор по колено! Болота не промёрзли. Идти тяжко. Окончательно потянула травмированную при падении ногу. Приходится подволакивать её, не опираясь на ступню всем весом. Она не сгибается в колене. В селе, в семь утра, на нашем градуснике показывало минус пять морозца. Здесь же, – мороз крепчает, и уже ниже тридцати давит! На ноябрьские праздники часто случаются морозы сороковники. За сорок трещат неделю, резко затем сменяясь оттепелью. Деревья в урмане сплошь покрылись толстым слоем льда после оттепелей и дождей, что были в конце октября. Сильно устала, пыталась разжечь костёр и не получалось. Выжить помог «лесной житель». Их называют у нас на Севере духами, лешими, сильвестрами, а в православии Ангелом – Хранителем. Он спас, – разжёг костёр прямо на снегу… – разжёг без дров!

– Странно… – так явственно сейчас вижу «Его», хотя прошло двадцать с лишним лет! Зримо вижу, как отмороженными бесчувственными пальцами извлекаю спичечный коробок из целлофанового пакета, снимаю резинку, разворачиваю, извлекаю предельно осторожно, чтобы не намочить, не выронить; пытаюсь зажать спичку. А пальцы потеряли чувствительность и не слушаются. Усилием воли зажимаю спичинку пальцами, чиркаю. А сердце трепещет, боясь намочить спички. Вижу: пугающе шипит лёд на хворосте, тая, невольно думаю: «Вот так же растает моя жизнь, если не получится развести костёр…». Гоню страх и дурные мысли, только опыт лесной знает, какая опасность грозит стужей и изнеможением.

Огонь не разводится, тухнет. Нужна береста и сушняк. А вокруг – ночь, темень и снега. Поднимаюсь, подхожу к ближайшей берёзке. Пытаюсь, вновь и вновь, в кромешной тьме, ножом, на ощупь, отковырнуть кусочек берёзовой коры и не могу: ствол берёзы покрыт сантиметровым слоем ледяного стекловатого льда. Лёд вмёрз, проникнув глубоко в подкорье, в тело древесины. От костровища не отойти на метры: в темноте потеряю лыжи и рюкзак, ружьё, а то – однозначно смерть! Вокруг глухая чернь ночи. В паре метров полностью теряю ориентиры и не вижу свои следы в снегу. Снега полно! – выше колена. Ходить по нему без лыж проблематично – вязнешь.

Будто со стороны, из забытого сна, наблюдаю: сажусь на корточки, ноги сморожены и плохо гнутся, очередной раз отодвинула сырой почерневший хворост из костровища. Он не горит, сыростью тушит пламя бересты, – чадит, шипит и гасит её. Понимаю: так не разжечь пламя. И решилась: разгребаю в стороны отсыревший хворост, отодвинув его подальше от центра. – Мокрый – его нереально разжечь, – нужен сушняк! Иначе – никак! Решаюсь усилием воли, – так необходимо сделать, – другого пути нет, – страшно! Знаю: не смогу развести костёр, шансов выжить мало, – сил идти дальше не осталось, нога дико болит, не подчиняется, началось обезвоживание и переохлаждение на фоне переутомления и стресса. Осматриваю окружение: видимость не более пяти метров. И то- мрак. Рядом лишь заснеженные единичные мелкие сосенки, хлипкие ёлочки и кустиками редкие берёзки.

Кто-то в мозгу упрямо настаивает: «Отойди от костровища!». Наконец-то, повинуюсь внутреннему «я», ухожу в сторону, думая: «Может, – мама хочет мне помочь?!..». Один раз она уже спасала меня и внука. То случилось в осенний ураган спустя пятнадцать лет после её смерти. – Хочется увидеть её разок. Хлипко, но надеюсь на помощь духа родного человека, однако не представляю, каким образом Душа мамы сможет разжечь огонь наяву, в нашей реальности. Она ведь – Дух! И сейчас не здесь со мной в ночной тайге, а давно где-то на Небесах, в недосягаемости землянам.

Текст предоставлен ООО «Литрес».