Цветочник попытался опять дотянутся до заветного дробовика, но итальянцы снова оказались проворнее. На него смотрели уже два пистолетных дула.

– Э нет, пархатый, – с лица мелкого не сходила усмешка. – Руки перед собой. Впрочем, уже не важно.

Хаим Михельсон услышал только первый выстрел, после была только темнота. Пули пробили ему живот и грудь, нашпигованное свинцом тело неуклюже завалилось на бок, задев высокую вазу с белыми лилиями.

Коротышка, которого звали Джонни Грассо, наклонился через залитый кровью прилавок и плюнул на мертвеца.

– Никогда не любил болтунов и стукачей, – сказал он. – Пойдем, Анж. Пора собирать парней. Скоро жиды в долине пожалеют о том, что вовремя не свалили в Палестину.

Анжело Инганнаморте, напарник Джонни, молча спрятал пистолет в кобуру за пазухой. Взял у друга нож и, вытерев лезвие белым платком, сунул его в ножны на поясе.

– Как скажешь, – сказал он с улыбкой, бросив испачканный платок на тело Михельсона. – Ты сегодня босс. Такой грозный, даже немного подрос от своей важности.

Джонни пропустил подкол приятеля мимо ушей. Он достал из огромного букета в вазе розу, понюхал ее, вернул на место и двинулся к выходу, напевая под нос «Розы Пикардии»:

В Пикардии розы сияют

В тишине под серебряной росой.

В Пикардии расцветают розы,

Но нет розы лучше тебя!

Через минуту «Форд» отъехал от пустующей цветочной лавки, над которой горела синеватыми буквами неоновая вывеска.

*

Анжело Инганнаморте нервничал. Он сидел на пассажирском сидении «Форда», погруженный в тревожные мысли. Обычно Анж старался сохранять спокойствие. Он отличался хладнокровием и на ринге, когда его боксерская карьера еще держалась на плаву, и во французских окопах. Черт побери, его пульс не участился даже когда ублюдок из банды Багса Морана выпустил в него три пули, которые теперь напоминали о себе шрамами на левой руке и боку.

Причиной тревог Анжа стал Джуз Фануччи. Босса и его главного боевика роднили между собой именно спокойствие и хладнокровие, расчетливость. На этом они быстро сошлись, испытывая друг к другу молчаливое уважение. Но сегодня Анж увидел дона Фануччи в истерике. Тот громил свой рабочий кабинет, на пол летели книги, шкафчики и бутылки со спиртным.

– Нет! – вопил Джуз. – Нет! Нет-нет-нет! В такой день! Почему они решились на это именно сегодня? Я гоняю в город по десять грузовиков в день, почему именно этот, мать их!? Чертовы жиды! Рамон Лернер поплатится! Я ему своими руками яйца отрежу! Затолкаю ему в глотку его вонючий обрезанный хер! Именно сегодня! В такой день!

Анж, вызванный по тревоге к боссу, смотрел на погром с неподдельным испугом. Ничего не понимая, он трясся мелкой дрожью, как провинившийся ученик в кабинете директора. Фануччи тяжело опустился на край письменного стола, несколько минут молча сидел, опустив подбородок на грудь, думал о чем-то. Поднялся и подошел вплотную к Анжу, крепко схватил рукой за шею, начал тихо по-заговорщицки шептать.

– Анжело, мальчик мой, вся надежда только не тебя. Делай, что хочешь, но найди мне то, что у меня украли. Эти чертовы бочки не могли провалиться сквозь землю. Наверняка кто-то о них слышал. Возьми ребят покрепче и езжай к тому цветочнику, шестерке Лернера. Он знает обо всем, что творится в Чикаго. Выбей из него все дерьмо, но добудь информацию. Все нужно сделать, как можно быстрее, без лишнего шума. Ты понял меня?

– Да, босс.

– После того, как справишься, а я уверен, что ты справишься, проси, что хочешь. Я сделаю тебя капо, отдам долю в семейном бизнесе, дом на Сицилии. Но до того момента ты не спишь, не ешь и не трахаешься. Ты ищешь! Если надо, убей каждого второго в этом сраном городе. Ясно?

– Да, босс, – на автомате повторил Анж.

Джуз Фануччи был немолод, ему перевалило за шестьдесят. Но раньше возраст выдавали в нем только тронутые сединой волосы, всегда тщательно напомаженные и зачесанные назад. Даже морщины на бледном, постоянно серьезном и сосредоточенном лице были похожи на россыпь тонких паутинок. Но сейчас перед Анжем стоял как будто совсем другой человек, дряхлый старик, измученный жизнью, тревогами и бессонницей. Что-то серьезно подпортило нервы дона. Черт бы с ним, думал про себя Анж, со спиртным. Каких-то две бочки, подумаешь. Бутлегеры частенько воруют друг у друга товар. Фануччи ежедневно поставляет в город в десять раз больше. Прибыль быстро покроет такую пропажу.

Однако он не решился сказать об этом дону. Стоял погруженный в себя, слушая монотонное бормотание и наставления старика. Только изредка кивал и произносил коронное «Да, босс».

Покинув кабинет, он выдохнул с облегчением, но тревога Фануччи передалась ему.

Постояв немного в коридоре, он вышел на улицу, где уже ждал Джонни на верном «Форде».

– Заводи, – на ходу сказал Анж приятелю, – надо навестить одного любопытного еврея.

*

После посещения Михельсона они долго кружили по центру, сбросить возможный хвост. Плюс ко всему нужно было время подумать. За окнами «Форда» сверкал огнями ночной, никогда не спящий Чикаго. Кинотеатры и рестораны, влюбленные парочки, копы, шлюхи и сутенеры. Бандиты и те, кто хотел на них походить. Ночью город кипел жизнью, по утрам выплескивая на улицы кровь, трупы и пьяниц из подпольных баров. Яркие неоновые вывески переливались всеми цветами радуги, надписи на них сливались в единую мигающую абракадабру.

Джонни рулил медленно, аккуратно, вальяжно развалившись на водительском кресле, покуривая сигарету в мундштуке и стряхивая пепел в открытое окно. Все еще мурлыкал под нос мелодию старой песни. «В Пикардии розы сияют, в Пикардии розы сияют». В этом парне странным образом уживались на первый взгляд несовместимые черты. Джонни Грассо был вспыльчивым малым, хорошо обращался с оружием, всегда искал повода для драки, комплексовал из-за маленького роста, недолюбливал евреев и всей душой ненавидел чернокожих. При этом он был ревностным религиозным католиком, каждую неделю ходил в церковь и души не чаял в престарелых родителях, которые искренне верили в то, что их единственный сын зарабатывает на жизнь оптовой продажей фруктов. Свою теперешнюю жизнь Джонни рассматривал, как переходный период между прошлым и счастливым будущим. Он мечтал отойти от дел с выпивкой, жениться на невинной итальянской девушке, такой же честной католичке, как и он сам, и нарожать с ней целый выводок шумных итальянских детей, которые будут радовать отца до конца его дней.

Своего Бога Анж потерял во Франции в восемнадцатом году, в распаханных обстрелами лесах под Мез-Аргоном. Молодые американские парни, среди которых был и капрал Анжело Инганнаморте расценивали войну, как приключение, игру в солдатики в натуральную величину. Они вальяжно расхаживали по окопам, лениво постреливали в сторону неприятеля и швыряли гранаты, как бейсбольные мячи. Закаленные в боях фрицы только и ждали подходящего момента. В первой же атаке рота Анжа потеряла больше половины людей. Гансы поливали их огнем и травили газом, наступление двигалось медленно, по пояс завязнув в грязи и крови.

Вернувшись с войны, Анж долго не мог найти работу, все вакансии были заняты теми, кто отсиживался дома, пока он воевал. Сельский парень и бывший боксер, громила-итальянец почти семи футов ростом, подался в шумный Чикаго, работал вышибалой в барах, время от времени подрабатывая на подпольных заводах, где перегоняли и разбавляли контрабандное пойло. Там его приметил Энцо Манчини, солдат из клана Капоне. Анж не отказался от предложения Энцо. Поначалу он выбивал долги из неудачливых любителей карт и бегов, охранял девочек в борделях, развозил спиртное по барам и взятки по судам и полицейским участкам. Несколько раз приходилось саботировать забастовки рабочих, что почти всегда заканчивалось большими драками и сломанными костями, своими и чужими. Первое серьезное дело не заставило себя долго ждать. В двадцать втором началась война между местными итальянцами и приезжими ньюйоркцами, которые хотели расширить свое влияние, толкая виски в полтора раза дешевле. Все закончилось стрельбой и трупами в переулках. Чикагцы победили, Анж лично уложил троих из своего верного «Кольта».