– Вы победили за счет бытового комфорта. То есть за счет его пропаганды, преувеличенной значимости.

– А кто вам мешал заниматься комфортом и пропагандой?

– У нас были цели поважней.

– Вот, вы забыли об обычных людях в погоне за глобальными целями, и это стало критичной ошибкой. Ведь эти цели должны были достигать простые люди! Следовало сделать скидку на человеческие слабости, вот что. – Кто бы мог подумать, что дедовы аргументы однажды помогут Филиппу в споре.

– Кто бы говорил о простых людях, представитель классового общества.

– Не такое уж у нас и классовое общество, – возразил Филипп. – Даже на скачки в Эскотте теперь пускают всех желающих.

– Но не всем желающим дают приблизиться к аристократам, – заметил Александр.

– Думаете, вам бы понравились аристократы вблизи? – с сомнением сказал Филипп.

– Уверен, что нет, – отрезал Алекс. – Я отношусь к нобилитету, как Лонгрен к Мэннерсу.

Филипп не знал, кто эти люди, но, судя по контексту, отношения у них были так себе. Возможно, даже не без мордобития.

– И я без восторга, – кивнул он, – хотя вряд ли смогу поднять руку на человека.

– Не зарекайся, – кратко посоветовал Алекс. – Я вот уже ни от чего не зарекаюсь.

– О, – произнес Фил и решил сменить тему (перед выходом на работу он просмотрел все четыре сезона их сериала): – А в «Большом знаке» повторяется такая идея… Как думаете, это нормально – готовность пожертвовать жизнью ради другого человека?

– Зависит от контекста, – ответил Алекс и опрокинул в себя разом треть пинты. – Что за человек, что за жизнь.

– Шуточки у вас, конечно.

– Ну ладно, можно сказать по-другому. Еще это зависит от системы координат. В рамках альтруизма – вполне нормально, а в логике индивидуализма, конечно, нелогично. Хотя жизнь вообще-то шире всяких рамок, – подумав, добавил он. – Я в этом убедился, когда работал водителем на «скорой».

– Вы работали водителем на «скорой»? – удивился Филипп.

– Всего год. Но таких историй там навидался – хватило бы на целый роман. Самое обидное, когда дергают по пустякам, и опаздываешь к тяжелому. Я даже научился по первому взгляду определять живучесть.

– Это как?

– Если на первый взгляд пациент скорее жив, чем мертв, то его наверняка откачают, если наоборот – то увы. Верная примета.

– Но как можно сказать, что пациент скорее мертв, если у него, допустим, временная остановка сердца?

– Если б ты увидел, то понял бы. Лицо становится каким-то пустым, будто его покидает нечто важное.

– Душа?

– Все, кто сталкивались со смертью, знают, что в этот момент душа отправляется в другое место, – с непоколебимой уверенностью сказал Александр. – Ты ведь знаешь, что есть теория о квантовой природе души7, что после физической смерти информация в ней не уничтожается, а рассеивается во Вселенной?

– Это просто теория, – сказал Филипп, который впервые о ней слышал.

– Интересно, что дискуссия об этом завязалась еще в Древней Греции. Плачущий философ и смеющийся, Гераклит и Демокрит, – пояснил Алекс. – Первый известен идеей о Логосе в основе мира и мыслью о том, что все течет. А Демокрит разработал атомизм как основу для материализма.

– А вы за кого?

– Идея о Логосе мне как-то ближе.

– Значит, вы религиозны? – уточнил Филипп.

– Просто верю.

– А в кругу моих знакомых вера как-то вышла из моды. Наверно, накопилось слишком много вопросов, чтобы можно было верить безоглядно.

– Может, не в каждой ситуации надо задавать вопросы.

– Не исключено, – кивнул Филипп.

– Что же держит вас на плаву в трудный час? – Алекс сам не заметил, как сбился на реплику из сериала.

– Наверно, принципы, – предположил Филипп. – Или чувство долга, как вариант. А вас?

– Может, вера в чудо.

– А в моей жизни ни разу не было чуда.

– Во-первых, ты точно не знаешь.

– А во-вторых?

– Не нарывайся, – посоветовал Алекс.

– В смысле?

– Не искушай судьбу.

– То есть вы думаете, наш разговор сейчас кто-нибудь слышит?

– Ничего, знаешь ли, нельзя исключать.

– Но ведь подслушивать нехорошо.

– Некоторые слова настолько громкие, что слышны и в другом конце галактики.

– Интересная теория, – вежливо сказал Филипп, и это снова прозвучало как тост.

Паб 5

– Нашей культуре тоже не чужда рефлексия, – говорил Филипп, – например, самую известную антиутопию в мире написал Оруэлл.

– И он сам говорил, что вдохновился идеей романа Замятина «Мы», записанного за двадцать девять лет до него.

Филипп хотел было загуглить эти слова Оруэлла, но поиск опять выдал ошибку.

– Да что у меня со связью, – пробормотал он с досадой, – надо сменить тариф.

– Минутку, – Алекс отлучился к барной стойке, где взял еще по пинте (себе крепкого старого эля, Филиппу сидра). – О чем мы там говорили… Значит, ты собираешь часы?

– Мне нравятся часы с историей, – ответил Филипп. Да, это было недешевое хобби – помимо покупки следовало обеспечивать уход, обслуживание, замену деталей, репассаж8. И все равно он предпочитал именно механические – они казались более живыми. – Это и произведение искусства, и напоминание о времени.

– Дорогое удовольствие.

– Ну не дороже денег.

– А меня как-то с детства привлекала сцена, – произнес Александр задумчиво. Как и книги, она предлагала другой мир, более гармоничный. Конечно, тоже со своими проблемами и конфликтами, но быстро разрешавшимися.

– А вот вы говорили, преу… величенная манкость… – Ему уже не так легко давались сложносоставные слова.

– Я сказал, вла… важность.

– Но вы-то курите не дешевые папиросы, а «Мальборо»?– В перерывах между пабами Алекс успевал выкурить по сигарете.

– Это другое. Это веха, знак.

– Какой?

– Что впереди нищета. Я-то знаю, я курил разное.

– А вы давно курите?

– С армии.

– Но это же не экологично, – заметил Филипп. – Есть ведь разные никотиновые пластыри, электронные сигареты.

– Это химия. Я предпочитаю классику.

– А я читал, что пассивное курение даже вреднее.

– И это говорит житель города, который был знаменит своим смогом.

– Не только! Не только смогом. И это не отменяет ту мысль, что курение вредная штука.

– Жизнь вообще не всегда идет на пользу, – заметил Алекс и пошел к стойке сделать новый заказ.

Паб 6

– Лондон – это просто собрание деревень, – сообщил Алекс.

– Это лучше, чем одна большая деревня.

– Как знать. Когда я впервые приехал в Лондон, у меня сразу намокли волосы. Я думал, дождь идет, а оказалось – просто влажность.

– Думаю, Лондон можно полюбить с первой секунды или не полюбить никогда.

– Есть еще один вариант: смириться и привыкнуть, – заметил Алекс.

– Вот как?

– Спроси у польских строителей из Бектона.

На самом деле Алекс и сам точно не помнил, с какого времени стал называть Лондон просто городом. Может, с той поры, как начал проводить экскурсии? И сколько ни узнаешь про городскую изнанку, почему-то его мерцающее очарование никогда не гаснет – парадокс.

– Строители сами это выбрали и платят за мечту жить здесь, – заметил Филипп.

– И это всего обиднее, – кивнул Александр. – Дороже всего человеку обходится его собственная глупость.

– Раз уж мы начали челлендж неловких признаний…

– Если ты про то, что я русский, то мне не неловко, – перебил Александр.

– Да я скорее про себя.

– Ты-то уж точно англичанин?

– С примесью валлийской крови, но не важно. У меня при рождении была гипоксия. Мама рожала тридцать часов, и в целом все могло бы выйти удачней. Вокруг моей шеи обмоталась пуповина, три раза. Остались проблемы с ногой и речью, ну с речью в детстве решили. А с мозгом все тоньше…

– Все могло быть хуже, – заметил Алекс. Он один из немногих мог оценить, сколько сделали родители Филиппа или те, кто занимался в детстве его реабилитацией. – А ты говоришь, не было чудес.