В доме царила тишина. Небольшая комнатка, обставленная совершенно стандартно, тоже не освещалась, но зато здесь было тепло – отопление работало исправно. В воздухе ощущался легкий запах сушеной мяты. На квадратном столе лежали два тюбика акварельной краски. Я наклонилась ближе, чтобы разглядеть название: ганза желтая. Мама когда-то учила меня рисовать, и именно это вдохновило меня стать дизайнером. Похоже, она оставила краску, переезжая. Впрочем, в новом месте у меня было столько дел, что рисовать пришлось ей одной.

Я положила тюбик на место и, выйдя из кухни, прошла в небольшую гостиную. К счастью, свет здесь включился.

Между двумя окнами с деревянными рамами стоял стол, накрытый тряпичной скатертью, с двумя венскими стульями по бокам. На столе виднелась старая лампа с облупившейся краской, освещенная лунным светом, пробивавшимся с улицы. Я выглянула в окно – снег, наконец, прекратился, небо очистилось.

На скатерти выделялись несколько пестрых акварельных пятен. Я опустилась на один из стульев и начала медленно водить взглядом по краям засохшей краски, будто разгадывая узоры. Глаза постепенно начали слипаться, но я встрепенулась. Рано засыпать.

Возле настольной лампы лежала потрепанная тетрадь. Я машинально взяла ее и пролистала несколько страниц: рецепт ягодного пирога, засушенные листья, короткие и длинные записи витиеватым почерком. Мой дневник, который я категорически запретила маме брать с собой. Начиная с середины, большая часть записей была посвящена Эду и тем временам, когда мы только познакомились, после его переезда в соседнюю квартиру вместе с родителями.

Я захлопнула блокнот, напоминая себе, что вспоминать об Эдике я вовсе не собираюсь. Наша история закончилась в тот день, когда я два часа простояла у него под дверью в надежде, что он выйдет и я смогу объяснить, что ничего у меня с Борисом не было. Он все придумал специально, чтобы нас разлучить.

Чтобы отвлечься, я направилась в мамину спальню. Включив ночник, присела на кровать. У изголовья стояла старинная этажерка, на которой теснились запылившиеся книги, свечи, вазочки и разные мелочи. Протянув руку к первой попавшейся книге, я случайно задела стеклянную пепельницу, и она с глухим стуком упала на деревянный пол. Я облегченно вздохнула – не разбилась. Ведь это память о папе, которого мы с мамой потеряли слишком рано.

Из пепельницы высыпалась россыпь мелочей: заколки, резинки для волос, колечки и прочая мелочь. Я быстро собрала все и вернула на место, аккуратно сложив справа от тряпичной куклы с длинными косами на круглой ватной голове. Мама всегда бережно хранила все, что было ей дорого, но так и не успела перевезти это в новую квартиру.

Над кроватью висели фотографии: маленькая девочка с родителями, она же, но постарше, уже одна, девушка с распущенными волнами, сбоку подхваченными заколкой, и папа с черной лентой на углу рамы. На другой стене – мастерски отрисованные акварели, оформленные в паспарту: портреты меня и папы, озеро в камышах, которое родители обнаружили во время свадебного путешествия, сосновый лес на закате, где мама гостила у подруги, любопытная ворона на деревянном заборе, том самом, через который я так часто перелезала, отдыхая на юге у бабушки.

Я вздохнула. Надо было как-то расположиться и поспать – утром предстояло много работы.

Но, прежде чем лечь, я отыскала в шкафу белье и застелила постель. Подключила воду – мама на всякий случай выключила все перед отъездом. Когда согрелась после дороги, отправилась в душ, невольно отмечая в голове, что нужно будет купить несколько вещей на завтра, чтобы сделать свое пребывание здесь максимально комфортным.

После разобрала чемодан, вытащила из него оставшуюся провизию и заварила чаю. В запасе еще был кофе и какао, немного сахара и пара бутербродов. До утра я точно не пропаду. Хотя, конечно, было бы разумнее подготовиться получше, зная, что приеду ночью. Я мысленно отругала себя за то, что не подумала этот момент.

Я понятия не имела, что буду делать дальше после праздников. День, когда собиралась всерьез об этом подумать – пятое января. К счастью, у меня имелась небольшая заначка, а еще я всегда могла подзаработать удаленно как дизайнер, так что о голодной смерти можно не беспокоиться.

Подойдя к окну, я выглянула на улицу. Напротив нашего дома стоял еще один – такой же серый и тоскливый, но немного ниже, всего в пять этажей. Свет горел лишь в одном окне, и это показалось странным. Еще не пробило и девяти – слишком рано укладываться спать. Но больше всего удивило другое: во дворе горел только один фонарь. Тот самый, под которым мы недавно встретились с Эдом. Холодный свет мигал неравномерно, так и норовил погаснуть. Остальные не работали вовсе.

Не было и привычных для декабря праздничных огней. Никто не потрудился установить елку или хотя бы украсить ту малышку, что давно выросла во дворе. Конечно, до Нового года еще оставалось время, но в моем детстве дворы здесь наряжали заранее – за полтора, а то и за два месяца. Это всегда оживляло серые зимние вечера и поднимало настроение. Сейчас же казалось, что город потерял ту искру, которая когда-то грела его в долгий холодный сезон.

Внезапно я задумалась о том, нарядила ли елку тетя, но быстро отогнала эти мысли. Ехать к ней я все равно не собиралась. Все у нас в семье упрямцы, и я не исключение.

Когда глаза начали слипаться, я отправилась в постель. Пролистала ленты социальных сетей, пока, задремав, не уронила телефон себе прямо на нос. На этом мое бодрствование закончилось – я отложила телефон в сторону и легла спать.

Посреди ночи меня разбудил резкий грохот. Вздрогнув, я быстро встала с кровати. Сердце заколотилось. Даже не задумываясь о том, как я выгляжу, я выскочила из спальни.

– Что за черт? – пробормотала я, оглядываясь по сторонам.

Остановившись посреди коридора, я прислушалась. Снова резкий звук – на этот раз чуть тише, но все равно нервирующий. Звук доносился снаружи, из подъезда. Осторожно приблизившись к глазку, я заглянула в него и замерла.

Эд.

Он стоял у своей двери. В руках у него… какая-то коробка. Затем он поставил ее на пол, открыл и вытащил что-то длинное, похожее на провод. Новогодняя гирлянда! С яростным энтузиазмом он начал ее распутывать, явно запутавшись в проводах. Периодически он тянул за собой длинные шнуры, дергал их, что-то сердито сжимая в кулаке. В другой руке он держал молоток.

Я невольно улыбнулась, наблюдая за этим абсурдным зрелищем. Эд выглядел абсолютно поглощенным процессом, как будто гирлянды были вопросом жизни и смерти. Он всегда таким был: если что-то увлекало, то он забывал обо всем остальном.

И тут я поймала себя на мысли: «А зачем я вообще за ним наблюдаю?»

Между тем он резко дернул за провод, и гирлянда рухнула на пол с громким звуком. Внезапно Эд замер и обернулся, посмотрел… прямо в глазок.

Я вздрогнула, застигнутая врасплох. Он прищурился, явно что-то подозревая.

– Вот же! – прошептала я, отступая от двери.

Но было уже поздно. Эд понял, что я смотрю.

Я открыла дверь.

– Ты что, с ума сошел? – вырвалось у меня. – Не мог дождаться утра, чтобы гирлянды повесить?

Эд выглядел слегка растерянным. Его рот чуть приоткрылся, словно он собирался что-то ответить, но тут я, почему-то решив, что стоять в дверном проеме неудобно, сделала шаг вперед.

– Ну ты и… – начала я, но тут же почувствовала, как за что-то зацепилась ногой.

Гирлянда.

В следующий момент я потеряла равновесие и, махнув руками, споткнулась, неловко ударившись плечом о косяк. Но самое ужасное случилось через секунду: дверь за моей спиной с глухим щелчком захлопнулась.

Все замерло.

– Черт, черт, черт! – выдохнула я, обернувшись.

Дверь была закрыта. А ключ, конечно же, остался внутри, висел на крючке в прихожей.

Кровь отхлынула от лица. Эд, прищурившись, смотрел на меня, не пытаясь скрыть усмешку.

– Что здесь происходит? – приподняв бровь, Эд наклонил голову набок.