1829 Зимнее утро Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный — Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись! Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, На мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно, Сквозь тучи мрачные желтела, И ты печальная сидела — А нынче… погляди в окно: Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит. Вся комната янтарным блеском Озарена. Веселым треском Трещит затопленная печь. Приятно думать у лежанки. Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь? Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня. 1829 Федор Тютчев «Чародейкою Зимою…» Чародейкою Зимою Околдован, лес стоит — И под снежной бахромою, Неподвижною, немою, Чудной жизнью он блестит. И стоит он, околдован, — Не мертвец и не живой — Сном волшебным очарован, Весь опутан, весь окован Легкой цепью пуховой… Солнце зимнее ли мещет На него свой луч косой — В нем ничто не затрепещет, Он весь вспыхнет и заблещет Ослепительной красой. 1852 Алексей Хомяков «В эту ночь Земля была в волненье…» В эту ночь Земля была в волненье: Блеск большой диковинной звезды Ослепил вдруг горы и селенья, Города, пустыни и сады. А в пустыне наблюдали львицы, Как, дарами дивны и полны, Двигались бесшумно колесницы, Важно шли верблюды и слоны. И в челе большого каравана, Устремивши взоры в небосклон, Три царя в затейливых тюрбанах Ехали к кому-то на поклон. А в пещере, где всю ночь не гасли Факелы, мигая и чадя, — Там ягнята увидали в яслях Спящее прекрасное Дитя. В эту ночь вся тварь была в волненье, Пели птицы в полуночной мгле, Возвещая всем благоволенье, Наступленье мира на земле. Склоняся к юному Христу, Его Мария осенила, Любовь небесная затмила Ея земную красоту. А Он, в прозрении глубоком, Уже вступая с миром в бой, Глядит вперед – и ясным оком Голгофу видит пред Собой. 1860-е
Владимир Бенедиктов 31 декабря 1837 года Звучат часов медлительных удары, И новый год уже полувозник; Он близится; и ты уходишь, старый! Ступай, иди, мучительный старик. На пир зовут: я не пойду на пир. Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном; Ничтожествуй, волнообразный мир, И, суетный, кружись при блеске ложном Мильонов свеч и лучезарных ламп, Когда, следя мгновений бесконечность, Мой верный стих, мой пятистопный ямб Минувший год проталкивает в вечность. Скорей, скорей! – настал последний час — И к выходу ему открыты двери. Иди, злой год. Ты много взял у нас, Ты нас обрек на тяжкие потери… Умолк, угас наш выспренний певец. И музами и славою избранной; Его уж нет – торжественный венец Упал на гроб с главы его венчанной. Угас и он, кто сыпал нам цветы Блестящего, роскошного рассказа И Терека и бранного Кавказа Передавал заветные черты. Еще певца маститого не стало, Еще почил возлюбленный поэт, Чье пенье нам с первоначальных лет Игривое и сладкое звучало… Умолк металл осиротелых лир. … … … … … … …. Суровый год! Твой кончен ход унылый; Последний твой уже исходит час; Скажи, ужель поэта в мир могилы Могучего переселив от нас, Земле взамен ты не дал поселенца, Руками муз повитого? Ужель Ни одного ты чудного младенца Не положил в земную колыбель? Да и взойдет он! Таинственных велений Могуществом, быть может, уж влеком, В сей миг с грудным родимой молоком Он пьет струи грядущих вдохновений, И некогда зиждительным огнем Наш сонный мир он потрясет и двигнет, И песнь его у гроба нас настигнет, И весело в могилу мы сойдем… Мороз Чу! С двора стучится в ставни: Узнаю богатыря. Здравствуй, друг, знакомец давний! Здравствуй, чадо декабря! Дым из труб ползет лениво; Снег под полозом визжит; Солнце бледное спесиво Сквозь туман на мир глядит. Я люблю сей благодатный Острый холод зимних дней. Сани мчатся. Кучер статный, Окрылив младых коней, Бодр и красен: кровь играет, И окладисто – горда, Серебрится и сверкает В снежных искрах борода. Кони полны рьяной прыти! Дым в ноздрях, в ногах – метель! А она-то? – Посмотрите: Как мила теперь Адель! Сколько блеску хлад ей придал! Други! Это уж не тот Бледный, мраморный ваш идол: В этом лике жизнь цветет; Членов трепетом и дрожью Обличен заветный жар, И из уст, дышавших ложью, Бьет теперь – чистейший пар, Грудь в движении волнистом; Неги полное плечо, Кроясь в соболе пушистом, Шевелится горячо; Летней, яркою денницей Пышно искрятся глаза; И по шелковой реснице Брызжет первая слеза. Кто ж сей мрамор на досуге Оживил? – Таков вопрос. Это он – не льститесь, други, — Это он – седой мороз! Жадно лилии он щиплет, И в лицо, взамен их, сыплет Пламя свежих, алых роз. Лишь его гигантской мочи Эти гибельные очи Удалось пронять до слез. |
