– Глупости не говори! Никакой двусмысленности нет. Просто читателю покажется, что они давно сидят.
– А почему бы и нет?
– А для чего?
– Ну, допустим…
– Давай без «допустим», не плоди сущности. Ты случайно вклинил ненужную деталь и теперь выдумаешь целую вселенную, чтобы ее оправдать.
– Хорошо, ты прав, – согласился длинноволосый.
– Итак, пишем: «В кофейне на втором этаже было душно… Нам принесли еще кофе. Мой друг раскурил трубку…»
Пока они спорили друг с другом, решая, написать «бросает взгляд» или «смотрит» и «помолчав, сказал» или «поддержал меня», обсуждая каждый оттенок образа и каждую интонацию реплики, их голоса постепенно становились тише и тише, отдалялись от меня, растворялись в полутьме, сотканной как будто из ваты… бычья голова, довольно сопя, втягивала ноздрями каждое их слово, не давая мне слышать спор, и мне осталось лишь по очереди заглядывать в их глаза.
На дне их зрачков я постепенно различал все больше и больше контуров будущего творения… Глаза лепной бычьей головы вспыхнули кроваво-рубиновым, на миг ослепив меня, и, ослепленный, я увидел.
В кофейне на втором этаже было душно…
…………………………………………………………………………………………………………………….
Нам принесли еще кофе. Мой друг раскурил трубку и, наморщив лоб, смотрел на дымок. Потом он перевел взгляд на меня и серьезно сказал:
– Ты, конечно, знаешь, что в этой кофейне один столик необычный.
– Да, – кивнул я.
– Иногда за этим столиком появляется человек в белом галстуке. К нему подходит сутулый официант. Пролистав меню, человек смотрит на часы и делает свой обычный заказ. Кто-нибудь расслышит слова «капуччино», «сэндвич» или «пирог». И не обратит внимания. Но ты знаешь, разумеется, — у человека в белом галстуке и сутулого официанта язык особый. И человек ждет, когда на его столике, приготовленные в тайном подвале кофейни, появятся: сладкий пирог с начинкой из человеческой печени, и фаршированный человеческий желудок, и жаренные детские потроха…
– И еще жульен с грибами, – добавил я.
– И кровавая Мэри, – помолчав, сказал мой друг, любивший курить, и выпустил колечко вкусного дыма.
– Но человек в белом галстуке не подозревает, что никакого подвала нет, – сказал я. – Сутулый официант, приняв заказ, покидает кофейню через пожарный выход и направляется в соседнюю закусочную. Там он покупает готовые блюда из простой баранины, телятины и свинины, возвращается и, разогрев их, подает на стол человеку в белом галстуке.
– Да, – весомо покивал мой друг, набивая очередную трубку. — Все так и есть. Но сутулый официант никогда не узнает, что закусочная покупает свое мясо не у фермеров, а у китайских дилеров, торгующих людьми: так дешевле.
– Да-да, – подтвердил я. – Но хозяин закусочной не догадывается, что китайцы его обманывают. Своих людей они производят из обыкновенной сои…
– Да, но дилеры не знают, что соя…
……………………………………………………………………………………………………………………
… было душно, мигали свечки на столиках, и табачный дым висел под потолком.
«Да, они почти угадали, что я хотел им сказать. Очередная моя подсказка не пропала даром. Я хорошо делаю свою работу», – подумал я, когда видение исчезло, и осталась лишь темно-лиловая пустота…
Сквозь бордовый полог снова проступили очертания темного зала и неподвижной бычьей головы с тусклыми глазами темно-рубинового цвета. Длинноволосый писатель, растопырив локти, вращал в пальцах ручку, а лысый – внимательно изучал исписанный листок, держа его на вытянутой в сторону руке. Второй рукой он задумчиво теребил мочку уха, оперев локоть о спинку кресла.
Меня что-то насторожило. Я чувствовал какое-то легкое, почти незаметное беспокойство когда они только начали обсуждать свой рассказ. Теперь же было ясно, что они ведут себя как-то странно… Меня вдруг посетила неприятная, даже страшная догадка.
Пользуясь тем, что они меня совсем не замечают, я схватил лысого писателя за подмышку. У него там, под рубашкой, было что-то твердое. Я принялся расстегивать на нем рубашку. Он совершенно не обращал на это внимания, продолжая трепать мочку уха и рассматривать исписанный листок.
Когда я распахнул рубашку на нем, сердце у меня упало. Из подмышки у него торчал тонкий штырек, увенчанный витиеватым вензелем из металла. Взявшись за эту тонкую пластинку, я потянул штырек на себя, и он легко подался. Секунда, и я держал в руках тонкий ключ с причудливым, замысловатым рисунком бородки.
Исписанный листок бумаги, покачиваясь в воздухе, неторопливо летел к полу. Руки лысого писателя безвольными плетьми повисли вдоль кресла, подбородок облокотился на грудь. Все его тело – нагромождение расслабленных мышц – подпиралось теперь лишь краем стола.
Я обернулся, ожидая увидеть реакцию ужаса на лице длинноволосого писателя, но лицо его было совершенно неподвижно, как и все тело. Он казался замурованным в ледяной куб.
Официантка смотрела на меня остекленевшими глазами. Одна ее нога была поднята над землей.
Никто не шевелился в зале… Ничто не шевелилось. Я на всякий случай попробовал подергать пальцами и потопать. У меня получилось, и я было обрадовался, но в тот же миг ужас по рукам и ногам сковал меня. От портьеры у входа отделился неясный силуэт и теперь приближался ко мне.
Что-то маленькое, низкое… какое-то существо… все ближе…
– Да не кричите вы, нервный! Не орите, я вам сказал, – потребовало существо, скинув с головы глубокий капюшон.
Вдруг я осознал смысл его слов и захлопнул рот. Стало значительно тише.
– Так-то лучше, – сказал он. – Отдайте мне ключ, который вы держите в руках. И аккуратнее. Не поломайте ручку: она очень тонкая.
У старичка, стоявшего передо мной, была очень выразительная внешность. Не совсем человеческая. Он обладал невероятно длинным носом с широкими ноздрями, был чрезвычайно лопоух; мощная седая грива-борода свешивалась до пояса, а брови мохнатостью и густотой уступали только молодому ельнику. Ростом он был не просто низок; он был карликом. Своим подбородком он уперся бы мне в пупок, если бы мы вздумали померяться ростом.
