– Нет, кто это?

– Наш коллега, великий писатель Июльский. Неужели ты не слышал о нем?

– Нет, а что… он пишет? Где издается?

– Что ты! Здесь другое дело… Он в свое время совершил поступок, достойный настоящего человека без пружинок и шестеренок.

– И какой же? – спросил насмешливо лысый писатель, поразительно умело создав на лице ехидное выражение.

– Уничтожил все свои рукописи и наброски, решив, что никогда не будет больше писать. Потому что все равно не может написать ничего позитивного. Только нытье и пессимизм.

– Разумный поступок. После этого он стал состоятельным владельцем полусотни рыночных лавочек или, возможно, получил второе высшее образование, экономическое, и стал финансовым управляющим на спичечной фабрике… – цинично рассуждал лысый писатель.

– Нет, – удивил его длинноволосый писатель. – Он умер в нищете, одиночестве и безвестности, повесившись на ветке старой ивы в городском парке, зато сколько человеческих жизней он спас, не написав свои гениальные, но черные произведения!

– И что с ним стало после этого?

– После чего?

– После того как он повесился.

– Он умер, разумеется, а что же еще?

– Нет, я имею в виду – что с ним стало после смерти? Он вошел в Царствие Небесное благодаря своей самоотверженности? – побив, кажется, все рекорды мимической трансляции иронии и ехидства, поинтересовался лысый писатель.

– Что ты! Разумеется, нет! Он попал в сюжет одного из своих недописанных романов, главный герой которого сжигает свои рукописи и вешается на ветке старой ивы в парке, и в загробном мире попадает в сюжет своего романа, герой которого…

Лысый писатель начал одобрительно смеяться, его смех набирал обороты неторопливо: легкая улыбка сменилась хмыканьем, перешедшим постепенно в негромкий добродушный смех. Длинноволосый тоже посмеялся немного.

– Неплохо, неплохо. Но об этом ты, кажется, уже написал.

– Нет, что ты, это банально, – ответил длинноволосый.

– А я все думаю, о чем бы нам сегодня написать. Я чувствую, что-то такое или кто-то… – он сделал паузу и посмотрел в мою сторону, однако, не замечая меня; перевел взгляд на бычью голову, которая смущенно потупилась, не выдержав такого пристального внимания; я последовал за его взглядом дальше, и заметил у стойки… мелькнула фигура старого, наверное даже столетнего, ссутулившегося почти до складывания пополам официанта и сразу же растворилась… – присутствует здесь, – продолжил он говорить, – кто поможет нам создать нечто забавное. Как думаешь? – и лысый писатель заложил руки за голову.

– Я тоже чувствую… Атмосфера предрасполагает, – ответил длинноволосый, придвинулся к столику и широко расставил локти на исписанных листах бумаги. – Думаю, можно написать… написать о…

– О человеке в белом галстуке, – шепнул ему я и решил больше не говорить ни слова; этой подсказки было достаточно, ведь я сидел в компании проницательных людей.

–…о… О! – вскричал он. – Представь себе, кофейня… вроде этой, возможно, а лучше более людная и шумная и… светлая. И заходит солидный человек в добротном костюме и в белом галстуке! В белом! Это очень важно, – стал торопливо говорить он, порой глотая окончания слов, и расставил свои локти еще шире.

– Так-так, интересно… И он, видимо, завсегдатай, и его там знают.

– Да, именно! И он делает особенный заказ, и этот заказ имеет секретный характер, с оттенком омерзения… не знаю, что… да! а заказ у него всегда принимает сутулый официант.

– Точно! – вскричал восхищенно лысый, расцепил руки и опустил было их, но сразу поднял и вновь заложил за голову. – Отличная деталь, отличная, только… я подумал, раз он завсегдатай, то его должны замечать и другие завсегдатаи… Двое, что любят сидеть на втором этаже в зале для курящих и посматривать сверху на столики цокольного этажа…

– Да, и о событиях с нашим особенным посетителем читатель узнает из их диалога…

– Да, я как раз об этом. А омерзительное… У меня есть мысль: он заказывает себе человечину, прикрываясь безобидной кодовой фразой, вроде: «каппучино и чего-нибудь сладкого, например, тарелочку джема».

– Пока все хорошо, только дальше? в чем изюминка?

– Изюминка, изюминка… ну, допустим, вместо человечины ему приносят изюм, а он не замечает подмены, довольно чмокает и говорит: «ага, ага, сладенько».

– Да, наверное… погоди, я знаю. Это будет цепная реакция, подмена будет сидеть на подмене, и все пойдет по кругу…

– Я, кажется, тебя понимаю, – не отрывая взгляда от своего друга, понимающе покивал лысый, продолжая держать ладони на затылке, так что локти его торчали в разные стороны, и если бы ему вздумалось резко обернуться, он обязательно задел бы меня по лицу. – Давай писать.

Длинноволосый писатель упер правую руку в пояс, левой положил пару листков бумаги на край стола рядом со мной, так что мне пришлось подвинуть свою тарелку, и таким образом, выставив левую руку максимально в сторону и подняв локоть над столом, черкнул в верхнем углу листа: «Кофейня. Зарисовка первая».

Лысый перехватил руки за затылком, еще шире развел предплечья и произнес:

– В зале кофейни было два этажа. На втором располагались курящие посетители.

– Нет, нет! – запротестовал длинноволосый. – У нас короткая зарисовка, и атмосферу надо передавать тонкими, лаконичными штрихами. Что за чудовище: «в зале кофейни»? Просто «в кофейне». Потом, «располагались» никуда не годится, это не техническая инструкция.

– Да не придирайся так. Я же не диктую. Предлагаю направление мыслей.

– А ты не огрызайся. Я развиваю предложенную мысль.

– Тогда предлагай, а не критикуй. Как ты предлагаешь?

– В кофейне было душно. Мы заказали еще кофе, и мой друг снова раскурил трубку… А дальше идет их диалог.

– Нормально, только духота излишняя получилась. Надо ее как бы сжать, иначе создается образ грязного летнего кабака. Потом, почему ты предлагаешь «еще» и «снова»? Разве так принципиально показать, что они давно там сидят?

– Эта деталь как-то связана с тем, что они завсегдатаи. Эти «еще» и «снова» звучат двусмысленно: то ли еще и снова в этот раз, то ли еще и снова после предыдущего посещения.