Но, возможно, это обычное, рядовое заблуждение, ибо современный Пигмалион не собирался впадать в состояние молчания. Вероятно, замечательных историй о нём самом имелось у него с лихвой.

Слушая внимательно, в общем, не совсем скучного собеседника, Иннокентий понимал, что пока Генрих Наумович ни выговорится, он, Маздонов, больше уже не сможет ничего ему рассказать. А ведь хотелось бы, не опираясь на личные биографические данные, просто излить свою душу перед этим странноватым дедом.

Ведь надо же семь-восемь раз попытаться объяснить старшему товарищу, что он, Иннокентий, безоглядно влюбился в его прекрасную родственницу Изольду. И больше его ничего не интересует. Что же эгоистичного в том, что душа Иннокентия одновременно и ликует, и рыдает.

Но Пигмалион, постоянно гримасничая, продолжал говорить. На сей раз он в своём, можно сказать, почти монологе, конкретно, вернулся к своей личности, уверяя Иннокентия в том, что является не только гениальным художником, но и мастером на все руки.

Так получилось, что космические или какие-то другие силы дали ему возможность стать настоящим творцом. Эта суетливая компашка, как бы, творческая интеллигенция – ни уха, ни рыла, абсолютно ни в чём. А вот он…

По утверждению ворчливого Пигмалиона, ушлую ватагу «свободных творцов», держащуюся наплаву, благодаря мощной круговой порке, активно начали формировать уже с середины семидесятых годов прошлого века те дяди и тёти, которые пожелали ни мытьём, так катаньем узаконить ворованный, присвоенный ими капитал.

Да и, благодаря старым связям и заботам родных и близких при изысканной и целенаправленной пропаганде, гораздо проще сделаться за счёт народа и страны ещё богаче. А такой вот переход от умеренного к активному грабежу всегда необходимо «культурно» обставить… Способов тысячи, и они уже действуют.

– Я в этом ничего не соображаю, – признался Маздонов. – Если, например, завтра появиться литературное произведение под названием «Дядя Степа – миллиардер», то я не ни на какую площадь протестовать не пойду.

– Такие штучки уже давно появились, – глубокомысленно изрёк Пигмалион. – Раньше тоже наблюдались, но в те времена пройдох и приспособленцев в стране имелось значительно меньше, чем сейчас. Но они были, весьма и весьма скользкие товарищи.

– Я в этом ничего не понимаю, Генрих Наумович.

– У тебя одни отговорки, мой юный господин Маздонов: «Не знаю, не понимаю, не соображаю». А пора бы уже взрослеть и твёрдо знать, что зачастую не только болезни, но человеческие недостатки и достоинства, обычно, передаются не только половым путём, но и по-наследству. А ты, в чём я абсолютно не сомневаюсь, не пойдёшь протестовать уже только потому, что заранее знаешь…

– Что я знаю?

– А то, что в очередной раз умело зомбированная толпа посчитает тебя если не врагом народа, то просто недоумком. За нас «верхние» люди давно уже всё решили. Например, по всем каналам Центрального Телевидения будут компетентно и задорно уверять, что, к примеру, художник Иванов, изображающий на своих полотнах так называемых простых людей полными недоумками и жалкими существами, гениальный творец.

– Зачем он будет так делать?

– Прекрасный расклад для олигархов, компрадоров и вороватых чиновников всех уровней. Им очень важно, чтобы каждый из нас привыкал к роли раба.

Любуясь своим голосом и меняя одну гримасу на другую, Генрих Наумович, уверял, что способов превращения личности в ничтожество много. При этом он заметил, что придуманная и обласканная зажравшимися разбойниками при деньгах и власти странноватая творческая интеллигенция последних пятидесяти лет – полный абсурд.

Но не потому, что изображает из себя когорту обиженных и несчастных творцов, а только лишь по той причине, что созданную ими хрень, в «свободном полёте», даже с глобальной натяжкой нельзя назвать творчеством.

Правда, по утверждению Пигмалиона, нынешним умельцам с большими полномочиями, занимающимся выворачиванием карманов нищих, было, у кого учиться. Их властвующие предшественники создавали, по сути, не из нормальных людей, а из двуногих флюгеров, хамелеонов, лакеев, доносчиков и прочего сброда жалкого подобия творцов, способных пусть фальшиво, но петь одну песню, которая адекватных людей ничуть не радовала.

– А сейчас, Кеша, таких вот «заметных» представителей творческой интеллигенции , вообще, не из людей делают, а из человеческих фекалий, навоза и куриного помёта. Утверждаю слишком сурово, но справедливо. При этом они ещё и объединяются, и требуют для себя льгот. Это я говорю, гениальный современный Пигмалион!

Слушая на весь мир обиженного и слишком крутого старика, Иннокентий обратил внимание на то, что прямо на небольшом пьедестале, прямо на парковой лужайке стоит почти двухметровая гипсовая фигура. Очень милая девушка с корзинкой в руке в простой крестьянской одежде, в больших башмаках, на голове, разумеется, головной убор. Понятно, она – Красная Шапочка, которая несёт бабушке пирожки.

Что-то в этой парковой фигуре просматривалось живое, человеческое. В её, как бы, застывшем движении Маздонов разглядел не только обаятельность, энергию и решительность. Такая юная девушка запросто любого Серого Волка убьёт одним ударом ребра своей розовой и нежной ладошки.

На короткое время перестал держать свою пламенную и, пожалуй, анархистскую речь Генрих Наумович. Он внимательно посмотрел на Маздонова и поинтересовался:

– Нравится?

– Конечно. Красивая и очень решительная Красная Шапочка. Кажется, что она идёт не к бабушке с пирожками, а взрывать железнодорожный мост или группу вражеских диверсантов. Это… интригует.

– Прекрасно! Значит, даже в мелочах я остаюсь настоящим творцом. Ты смог разглядеть в образе самое главное, причём, для многих неведомое. Здесь изображён даже не протест, а народный гнев.

Оказалось, что автор этого паркового монумента собеседник Маздонова, как раз, Генрих Наумович, и это откровенно порадовало парня.

Образ гипсовой двухметровой Красной Шапочки пришёлся Иннокентию по вкусу, он даже полюбопытствовал:

– Наверное, позировала вам, Генрих Наумович, ваша внучка Изольда?

– Что ты говоришь, Иннокентий! – почти возмутился Генрих Наумович. – Моя бледная Иза настолько прекрасна… В общем, ты в курсе событий. Я тебе уже говорил про Изольду. А сейчас, подойдём к моей, как ты говоришь, Красной Шапочке. Посмотрим на неё поближе. Она, по-своему, тоже хороша и, можно сказать, неповторима.

Крепкий и жилистый российский старик Пигмалион взял Иннокентия за руку, и они прямо по газону направились в сторону расположения скульптуры.

Старый мастер на все руки и, разумеется, гений пояснил Маздонову, что на месте, где стоит его скульптура, раньше лежал кусок старого асфальта. Его, конечно, выкорчевали, убрали, насыпали на некрасивую «заплатку» чернозёма. Но на этом месте, всё равно, не росла даже самая чахлая и жалкая трава.

Исполнительная дирекция парка культуры и отдыха задумала поставить на это место какую-нибудь «дежурную» скульптуру. Понятно, что это делалось при прямой и заинтересованной поддержке владельца парка. Этот гражданский объект, почему-то, тоже сделался не в такое уж и давнее время частной собственностью. Его исполнительные администраторы, наёмные чиновники, связались с хозяином городского парка через социальные сети, с борзым владельцем того, что никак не могло ему принадлежать даже по законам формальной логики. Но таких примеров не десятки, а многие сотни тысяч.

Хозяин парка и многого другого в России, обитал не так далеко от Москвы и даже Екатеринбурга, всего лишь, в Австралии. Вроде как, в Сиднее. Весело скакало это двуногое существо с теннисной ракеткой на лужайке, примерно так же, как кенгуру, визуально, женского рода, но только несколько лент беременное и основательно откормленное.